Легкое дыхание - Иван Бунин

X

Гриша сидел за ужином, мрачно покусывая ногти. Когдасобрались в столовую, произошла маленькая неловкость.

— How did you get acquainted with him?[4]— вдруг спросила профессорша Наталью Борисовну, указывая глазами на Каменского.

— Энгельса зашел попросить, — пробормотал ПетрАлексеевич.

А Каменский мягко, но серьезно заметил:

— Я знаю английский язык, так что вы говорите лучше накаком-нибудь другом.

И когда Софья Марковна смешалась и покраснела, он добавилснисходительно:

— Да вы не конфузьтесь. Языки надо знать, это ведетлюдей к сближению. Ведь вся беда людей с древнейших времен и до этого вечерасостоит в неуменье и бессознательном нежелании общаться с людьми.

Он вызывал на беседу, и лицо его становилось все сосредоточеннее.Но кругом шел оживленный разговор о знакомых, об опере; занимал всех и ужин —молодые картошки с зеленью, бифштекс, вина… К ужину вышел и военный доктор,похожий на цыгана. Заспанный, добродушный, он все старался казаться трезвым ипоэтому расшаркивался, подымал плечи и хриплым голосом говорил любезностидамам.

Тогда Каменский, обращаясь как будто к одному Игнатию,произнес целую речь. Голос его стал торжественным, глаза строгими ивыразительными.

Он опять начал с того, что нужно в жизни. Современный человек,говорил он, отличается тем, что умеет становиться на всевозможные точки зренияи ни одной не признавать безусловно справедливой, ни одной не увлекатьсясердечно. Жизнь стала слишком сложна, и сложная общественная организацияпарализует нашу волю и растягивает нас в разные стороны. Мы одурманили себяненужными делами, мы загипнотизированы книгами и разучились говорить языкомсердца. Мы слишком заняты, по словам Лаодзи и Амиеля, слишком много читаемпустого и бесплодного, когда надо стараться упрощать жизнь, стараться бытьискренним, вникающим в свою душу, когда нужно отдаться Богу, служить толькоему, остальное же все приложится. Мы устали от вероучений, от научных гипотез омире, устали от распрей за счастье личности, слишком много пролили крови, вырываяэто счастье друг у друга, когда жизнь наша должна состоять в подавлении личныхжеланий и исполнении закона любви. Злоба — смерть, любовь — жизнь, говорил он.Жизнь только в жизни духа, а не в жизни тела. Плод же духа — любовь, радость,мир, милосердие, вера, кротость, воздержание… Это повторяли людям все великиеучители человечества, начиная с Будды…

— Ну, знаете, батенька, Будда был довольно-такиограниченный субъект! — перебил Игнатий.

Каменский, не слушая, продолжал говорить. Он настаивал натом, что мы сами создаем себе миллионы терзаний только потому, что не хотимприслушаться к тому, что говорит нам сердце голосом любви, всепрощения иблаговоления ко всему живущему; настаивал на том, что мы гибнем, развивая всебе зверские похоти, тысячи ненужных потребностей и желаний. «Желаете и неимеете; убиваете и завидуете и не можете достигнуть», — напомнил он словаапостола Иакова.

— Это все очень не ново! — послышалисьголоса, — это все давно слышанное. К сожалению, не так просто всеразвязывается. И любить по закону нельзя. Странный рецепт: возьми да полюби!

Гриша терялся — с обеих сторон говорили правду!

Размахивая полами сюртука, Подгаевский ходил по комнате икричал над ухом Каменского:

— Я скажу вам словами такого же апостола, Павла:«Освободившись от греха, вы стали рабами праведности!»

— Лучше быть рабом праведности, чем похоти, —пробовал возражать Каменский.

Но Подгаевский был уже пьян. Пьян был и Вася, который всенаклонялся и что-то бормотал на ухо Петру Алексеевичу, воображая, что говоритшепотом. А Петр Алексеевич сидел с раскрасневшимся лицом и мутным взглядом.

Ах, что кому до нас,

Когда праздничек у нас! —

запел он вдруг фальшиво и резко.

Дамы встали и начали прощаться. Поднялся и Каменский.

— Что же вы? — спросил Петр Алексеевич. — Ужеуходите? Напрасно! Давайте споем.

Каменский пожал плечами.

— Какой вы веселый! — сказал он, нахмуриваясь.

— Веселый! — повторил Петр Алексеевич и вдругприбавил с неприятной улыбкой: — Кстати о труде! Шкап-то скоро будет готов?

— В четверг принесу.

— После дождичка?

— А разве в четверг будет дождь?

— Да вот Брюс пишет — будет.

— Я в Брюса, к сожалению, не верю. До свидания!

— Жаль! А закусить разве не хотите? Ведь хочетсянебось?

Каменский посмотрел на него долгим взглядом, пожалокружающим руки и пошел из дома через балкон. Петр Алексеевич поднялся.

— Николка! — крикнул он на весь дом.

И когда вбежал лакей, прибавил:

— Лошадей нам! Вася, Илюша — в «Добро пожаловать»!Едем!

— Петр Алексеевич, — сказала Наталья Борисовна, —я тебя прошу, не езди!

— Мамаша! Оставьте! Стыдно при чужих людях…

Ах, что кому до нас, —

запел он снова, обнял доктора и Подгаевского и пошел вкабинет…

Дом опустел. Было слышно, как в столовой убирали посуду.Гриша сидел в своей комнате у открытого окна, стиснув зубы.

— В наше время таких бы не слушали, — со злобойговорил на балконе Бернгардт.

— Вы и теперь не слушаете, — отвечал злобно иКаменский.

— Мы жизнью жертвовали!

— Однако вы живы.

— Не каламбурьте! Вы увлекаете общество от полезной ичестной работы в свою келью под елью.

— Это что же вы называете работой? Неужели эта дачапохожа на рабочий дом?

— Я не про эту дачу говорю. Вы не ехидничайте.Любовь!.. А ведь у вас злоба кипит, вы сами просите борьбы… Вы, например, меняненавидите сейчас.

— Поверьте мне, как брату, — горячо возразилКаменский, — у меня никакой нет злобы против вас. Запомните слова Паскаля:«Есть три рода людей: одни те, которые, найдя Бога, служат ему, другие, которыезаняты исканием его, и третьи, которые, не найдя его, все-таки не ищут его»…

— Опять тексты!

— Да, тексты! — повторил Каменский снова ссердцем…

— Покойной ночи! — послышался немного погодя голосИгнатия.

— Прощайте! — ответил грустно и важно Каменский.

XI

На заре Гришу разбудили удары грома. Он открыл глаза.

День был серый и дождливый. От надвигающихся туч в комнатетемнело; в сумраке мелькал красноватый отблеск молнии, после чего начиналсягде-то вверху смутный рокот. Он приближался тяжкими раскатами, так что дрожалистекла, и вдруг разражался треском и резкими ударами над самой крышей дома… Иначинал сыпать дождь, сначала осторожно, потом все шире и шире, и затихший сад,густые чащи сочной зелени у раскрытых окон стояли не шелохнувшись, насыщаясьвлагою. Тяжелый запах цветущих тополей наполнял сырой воздух.