От фермы к фабрике. Новая интерпретация советской промышленной революции - Роберт Аллен

Вполне вероятно, что причиной кризисных явлений 1923 г. стали низкие цены, установленные ведомствами по государственным закупкам; в этот период закупочная цена на пшеницу составляла лишь 41 % от уровня мировых цен. Впоследствии цены выросли и в 1924–1928 гг. в среднем составляли 67 % от уровня цен на бирже Ливерпуля. Хотя даже в рамках этого значения наблюдались определенные колебания: так, в 1926 и 1927 г. закупочные цены на пшеницу держались на уровне 60 % от условий ливерпульского рынка. И если исключить реакцию рынка в 1923 г., то можно прийти к выводу, что спад активности по сбыту сельскохозяйственной продукции не был спровоцирован такими факторами, как снижение общемировых цен или обременительная политика государственных закупок.

Основным источником ухудшения торговых условий в середине 1920-х гг. было удорожание товаров промышленного производства, что в свою очередь произошло в результате повышения уровня розничных цен на эту категорию товаров по сравнению с оптовыми продажами. К этому времени правительство Советского Союза обладало той степенью власти, которая позволяла диктовать промышленному сектору оптовые цены на товары соответствующей категории, и контролировало достаточно большую долю сферы сбыта зерна, чтобы определять цену продаж для большинства фермерских хозяйств. Все эти факторы способствовали эффективному снижению инфляции оптовых цен. Не следует, однако, забывать, что важным субъектом розничной торговли по-прежнему являлись частные предприниматели, причем их ценовая политика была неподвластна контролю государства. По мере восстановления экономики после гражданской войны рост покупательской способности населения стал причиной инфляции в розничном секторе. В работе Джонсона и Темина (1993) подчеркивалась неспособность советского руководства анализировать ситуацию с позиции макроэкономического баланса, примером чего являются попытки использовать инструмент контроля цен для противодействия стремительному росту спроса. Такая политика содействовала сокращению рынка промышленных товаров, доступных по официально установленной цене (так называемому товарному голоду), а также способствовала снижению активности на рынке сельскохозяйственной продукции и в конечном итоге привела к отказу от нэпа. Особая ирония прослеживается в том, что рост цен в промышленном секторе привел не к повышению уровня благосостояния государства, как полагал Преображенский, а к обогащению «нэпменов».

Заключение

Таким образом, изложенные в этой главе аргументы позволяют выделить три аспекта, определяющие перспективы российского аграрного сектора и его роль в процессе стремительной индустриализации экономики страны.

Во-первых, приводимая в рамках этого исследования модель функционирования рынка сбыта сельскохозяйственной продукции демонстрирует готовность российского крестьянства к существенному расширению масштабов продаж в условиях умеренного роста цен. Подобные выводы допускают, что деревня могла бы на добровольных началах снабжать советские города продовольствием и сырьем для поддержания высоких темпов индустриализации хозяйства. Следовательно, не было необходимости в насаждении сталинской политики обязательных изъятий у крестьян продовольствия по сниженным ценам, поскольку существовали другие способы обеспечить достаточный объем поставок в город на разумных условиях. Точный анализ требует определения перспективы роста фактора спроса на продовольствие, который мог произойти в процессе стремительной индустриализации, а также ответа на ряд вопросов. Могло ли подобное повышение спроса стимулировать рост цен, и каков был бы масштаб этого роста? Какой объем продовольствия при этом был бы продан? И, наконец, в какой степени рост цен ограничил бы проявление других аспектов быстрого развития (таких, например, как миграция сельского населения в города)? Задача определения этих параметров требует обращения к многосекторной имитационной модели, подобной той, которая используется в гл. 8, где анализируются все эти аспекты.

Во-вторых, практически не существовало возможности наращивания объемов производства главных продуктов питания в советском сельскохозяйственном секторе. Пример Северной Америки, применяемый в данном исследовании в качестве эталонного, позволяет сделать вывод о том, что повышение урожайности зерновых посевов не представлялось возможным. Конечно, производительность животноводческого сектора в регионе Великих равнин была выше, однако оптимизация этой сферы предполагала внедрение комплексных мер по улучшению пород, что требует достаточно продолжительного времени. Прирост производства мог быть достигнут лишь за счет вовлечения периферийных территорий в сельскохозяйственный оборот (примером может служить план Хрущева по освоению целины, вызвавший много споров) либо посредством сокращения поголовья лошадей, задействованных в аграрной отрасли. Последняя мера требовала консолидации земель крестьянских хозяйств, что само по себе ставило под угрозу идею уравнительного распределения земли, характерную для эпохи нэпа.

В-третьих, была возможность существенного сокращения численности работников, занятых в сельском хозяйстве страны. Экономические условия эпохи нэпа для этого процесса, вероятно, были оптимальны, и, безусловно, ему бы способствовало масштабное внедрение тракторной техники и комбайнов. Серьезная проблема заключалась только в том, возможен ли был такой вклад в развитие процесса индустриализации без ущерба для социальной структуры общества. Революция 1917 г. дала крестьянам то, к чему они давно стремились, — ликвидацию дворянского сословия, эффективное управление землей и равноправное распределение земельной собственности. И тем не менее ситуация была крайне далека от стабилизации. В 1920-х гг. размеры крестьянских хозяйств в России были меньше того минимума, после которого использование гужевых уборочных машин становится экономически эффективным. И если бы влияние реформ Столыпина сохранялось, то крупные фермы, использующие уборочные механизмы, вскоре вытеснили бы более мелких участников аграрного сектора. Лишь способность коммуны противодействовать аккумулированию земель позволила избежать этого сценария. Введение в эксплуатацию комбайнов и тракторной техники могло сыграть еще более роковую роль: ситуация в сельскохозяйственном секторе России в 1920-х гг. была аналогична экономической модели Индии 1960-х гг. — в то время технологии «зеленой революции» грозили привести к резкому росту неравенства доходов в рамках деревни. Проблема нивелирования этого влияния стала толчком к реорганизации общества в сторону коммунальной модели, которая позволяла контролировать процесс механизации и его влияние. К сожалению, насаждая коллективное хозяйство среди крестьянства, Сталин не стремился найти решение всех этих проблем, однако сторонники просвещенного социализма должны были предвидеть подобный вариант развития событий.

Начало советской промышленной революции было положено 1 октября 1928 г. с введением в действие первого пятилетнего плана. Смерть Ленина четырьмя годами ранее привела к борьбе за право унаследовать его власть. Действуя незаконными методами, Сталину постепенно удалось устранить всех своих соперников — Троцкого, Бухарина, а также их сторонников. В середине 1920-х гг. он определял свою экономическую программу как «золотую середину», схожую с взглядами Бухарина, противопоставляя ее идее «сверхиндустриализации», присущей таким деятелям, как Троцкий. Однако после прихода к власти Сталин приступил к реализации куда более дорогостоящей экономической стратегии, чем можно было представить в 1924–1925 гг. В спешном порядке были развернуты институты, определившие советскую экономическую систему — пятилетки, мягкие бюджетные ограничения, коллективное сельское хозяйство — и запустившие маховик беспрецедентно стремительной промышленной революции.