От фермы к фабрике. Новая интерпретация советской промышленной революции - Роберт Аллен

К июню 1929 г. членами коллективных хозяйств — колхозов — стали порядка 1 млн человек. Однако большинство этих объединений испытывали острую нехватку эффективной организации. В ноябре того же года ЦК партии объявил, что происходит спонтанное вливание населения в колхозы и что необходимо стимулировать этот процесс. Это заявление положило начало безумной и неорганизованной кампании, в рамках которой тысячи чиновников пытались убедить крестьян отдать свои голоса в пользу строительства колхозов (голосование было частью все еще действующей государственной доктрины волюнтаризма). При этом централизованного понимания (равно как и указаний) того, как должен идти этот процесс, до сих пор не было; никто не мог ответить на вопрос: следует ли, например, применять одинаковые стандарты к обобществлению одежды и лошадей? (Фицпатрик. 1994, 50) И все же организаторы испытывали сильнейшее давление со стороны правительства, требовавшего результатов. Случались «перегибы», Уже к марту 1930 г. около 60 % крестьян были согнаны в колхозы. 2 марта 1930 г. было опубликовано известное письмо Сталина «Головокружение от успехов», в котором он осуждает фанатичное рвение некоторых чиновников, приводящее к «перегибам». После публикации письма тысячи крестьянских семей вышли из колхозов, что к середине лета того же года привело к падению уровня коллективизации до 1/4 всего сельского населения (Ноув. 1990, 150–166, 408, примеч. 24).

Процесс коллективизации 1929–1930 гг. сопровождался разворачиванием борьбы с кулаками, была поставлена задача их ликвидации «как класса». Предполагаемых кулаков, включая так называемую категорию идеологического кулачества, в которую попадали оппоненты коллективизации, разделили на три группы: первую сослали в концентрационные лагеря, а их семьи отправили в Сибирь, вторую вместе с членами семей отправили в отдаленные регионы. «Счастливчикам» третьей группы было позволено остаться в местах своего проживания, однако земля, доставшаяся им в пользование, была далеко не лучшего качества. Первые две группы лишились всего имущества; третьей группе удалось сохранить основные производственные средства, необходимые для возделывания земли. В этот период миллионы жителей отправились в ссылку, многие были арестованы, а некоторые расстреляны.

Летом 1930 г. крестьяне могли свободно выходить из колхозов, но эта передышка была короткой. В течение следующих трех лет их принудили вернуться в ряды коллективных хозяйств. К 1933 г. членами колхозов стали порядка 2/3 населения деревни, а доля обрабатываемой ими земли достигла 85 % от общей площади сельскохозяйственных территорий. К этому времени был сформирован единый стандарт организации колхозов — «артель», в рамках которого основная часть земли, а также все поголовье лошадей и большая часть прочего сельскохозяйственного скота передавалась в коллективное владение. В индивидуальной собственности крестьян оставались дома, одна корова, несколько свиней, а также небольшие земельные наделы, которые они могли обрабатывать для обеспечения своей семьи продовольствием и производства продукции для продажи городским жителям на крестьянских рынках, которые после их легализации в 1932 г. получили свое официальное название — «колхозные рынки». На этих рынках продавалась значительная часть продукции советского животноводческого сектора и овощей, так как именно на производстве этих категорий товаров специализировалась деревня. Кроме этого, колхозам спускали квоты на зерно, мясо и прочие продукты, которые продавались государственным органам по закупкам по заранее установленной правительством цене. Излишки производства, если таковые оставались, можно было выставлять на продажу на колхозных рынках. Чистая прибыль колхоза делилась между его членами пропорционально количеству отработанных дней, хотя следует отметить, что учет дней при этом велся неодинаково. Около половины денежного дохода поступало от продажи продуктов государственным агентствам по закупкам, остальное — от продажи на колхозных рынках.

Среди крестьян коллективизация была крайне непопулярна. Даже обложение деревни налогом, характерное для «уральско-сибирского» метода, было более привлекательной политикой с точки зрения бедного большинства, которое в этом случае имело возможность переложить бремя на более зажиточных членов деревни. Однако коллективизация не делала различий — каждый рисковал потерять землю, что, безусловно, вызывало возмущение значительно большей части населения. Недовольство крестьян принимало разные формы выражения. Особая активность при этом проявлялась в женской части населения колхозов. Широко распространена была практика «пассивного сопротивления», которое проявлялось в забое скота и уменьшения посевов (Фицпатрик. 1994; Виола. 1996). В 1929–1933 гг. произошло сокращение поголовья лошадей на 15,3 млн голов (47 %), крупного рогатого скота — на 24,7 млн голов (42 %), овец и коз — на 69,8 млн (65 %), свиней — на 3,5 млн (49 %) (Дэвис, Харрисон и Уиткрофт. 1994, 289). Все эти действия расценивались Сталиным как объявление войны: «Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели “тихую” войну с Советской властью. Войну на измор…» (цит.: Ноув. 1990, 166). И ответ Сталина был соответствующим: в 1931–1933 гг. производство зерна сократилось, однако квоты государства на поставки остались неизменными. В итоге в тех регионах, где зерно было основной специализацией (таких как Украина), начался голод.

Более долгосрочной реакцией правительства на противостояние крестьянства было решение о национализации значительной части производства зерна. Колхозы по-прежнему формально были ответственными за эту область сельскохозяйственной отрасли, но такие процессы, как распашка и (к концу 1930-х гг.) сбор урожая, были механизированы. Собственниками тракторной техники и комбайнов были государственные компании — машинно-тракторные станции, с которыми колхозы вынуждены были заключать контракты на аренду техники для проведения сельскохозяйственных работ. Таким образом, ключевые процессы в цепочке производства зерна перестали быть частью крестьянской экономики и были переданы государственным служащим. Часто молодежь деревни получала начальное техническое образование и шла работать на городские предприятия.

Политика механизации сельского хозяйства совершила переворот в модели семейных отношений. С 1920-х гг. по 1937 г. потребность в труде в процессе производства зерна снизилась с 20,8 человеко-дней на гектар до 10,6 человеко-дней (Джонсон и Каган. 1959, 214–215). Эти показатели по-прежнему в 4 раза превышали уровень потребности в труде, существующей в аграрном секторе Северной Америки (табл. 4.5), однако при этом внедрение машинного оборудования стало решающим фактором, способствующим перетеканию излишков рабочей силы в города. Традиционно такие процессы, как распашка и сбор урожая, были мужской задачей, поэтому с началом механизации данных процессов именно мужская часть населения деревни осталась без работы. Это привело к дисбалансу модели разделения труда в крестьянской семье. Кроме этого, меры, проводимые правительством, позволили ликвидировать повышение спроса на рабочую силу в пиковые периоды крестьянского календаря, что открыло путь к миграции населения в города на постоянной основе, чем не преминули воспользоваться многие представители мужской части жителей деревни. Следует подчеркнуть, что, несмотря на снижение потребности в труде, количество отработанных дней в Советском Союзе не уменьшилось (Каган. 1959). Колхозы стали последним прибежищем и работодателем, давая возможность заработать скромные средства всем, начиная с женщин и детей и кончая старыми и немощными.