Поезд пишет пароходу - Анна Лихтикман

— Что вы здесь делаете? Почему еще не на сцене? — дама так и тряслась от негодования.

— Постойте, тут произошла ошибка. Наш… — мама запнулась, — наш продюсер выдает себя за режиссера фильма.

— Ладно, я передам в пресс-центр фестиваля.

— Нет, вы не понимаете, он уже сказал в интервью…

— Это ничего. В окончательной версии вырежем.

— Но я должна сказать, что…

— Послушайте, — синеволосая вдруг заговорила очень доверительно и спокойно, видимо оценив ситуацию как кризисную. — Послушайте, интервью мы уже свернули. Теперь вам нужно идти. Давайте вы будете делать свою работу, а я — свою. Она заглянула в свои бумаги: Режиссер Итамар Спектор, правильно? В текстах у ведущих так и указано. Гарантирую вам, что другое имя не прозвучит.

Она повела нас куда-то коридорами, передала высокому парню, а тот, словно эстафетную палочку, — девушке, с которой мы долго поднимались по лестнице, пока, наконец, не остановились отдышаться у большого прозрачного куба.

— Почему сцена так высоко? — спросила я.

— Сцена не высоко, — усмехнулась девушка, — просто награжденные спускаются сверху на лифте. Под аплодисменты… — Мне показалось, что в голосе у нее прозвучала легкая мечтательная зависть.

Тут до меня дошло, что странный стеклянный куб, сияющий золотыми блестками, — это лифт, который ждет пассажира.

Девушка повернулась к маме:

— Когда ваше имя объявят, вы зайдете в лифт и спуститесь вниз, потом дождитесь музыки и выходите, не зацепитесь только. Дойдете до правого микрофона и остановитесь. Вам вручат приз. Подождете, пока вам похлопают, — и можете поблагодарить. Выходите в левую кулису. Удачи.

Девушка объяснила мне, как пройти на балкон, с которого лучше всего видно. Когда я пристроилась там, то увидела, что на сцене как раз окончили награждать смуглую женщину в белом платье, и теперь она уходила, подняв руку с призом.

Наконец аплодисменты смолкли. Прожектор осветил пару ведущих, и все ими залюбовались. Казалось, что парочка — единственная драгоценность под этой крышей, они и в самом деле были словно присыпаны сияющей пудрой

— В этом году мы ввели несколько новых номинаций Премии, — начал мужчина. — Номинаций, в какой-то степени исторических. Израильское кино все еще молодо, но сегодня — юбилейная церемония, и мы впервые оглядываемся назад.

— А когда мы оглядываемся назад, — подхватила девушка (ее голос звучал задушевно, словно она не знала о том, что он сейчас тысячекратно усилен и разносится по всему залу), — когда мы оглядываемся, то вспоминаем свой первый велосипед и соседского мальчика, который клянется, что снимет нас в кино. Пусть мы были наивны, но это наше детство. — Она набрала в легкие побольше воздуха и почти прокричала: — Встречайте, режиссер Итамар Спектор, главная женская роль — Эстер Долев.

Заиграла старая песня, которая была популярна, когда я была маленькой, и тут я увидела, как сверху на сцену спускаются два прозрачных куба. В одном стояла мама, в другом — Изя. Оба были похожи на кукол в прозрачных упаковках.

Сейчас я понимаю, что фестиваль был организован паршиво и правая рука не знала, что делает левая, поэтому Изю проводили на колосники, как и нас. Сейчас я знаю, что мама не видела Изю, входящего в лифт с другого края сцены, а когда увидела его, то уже не могла ничего изменить. Потом мне будет сниться этот момент: двое, висящие в воздухе, застывшие в стеклянных кубах — лифтах, в которых нет кнопок.

Лифты достигли сцены и остановились. Мама и Изя с разных сторон подошли к микрофону, а у меня в глазах на секунду потемнело от волнения.

— Награду вручает многократный лауреат фестиваля, режиссер Гидон Кит! — сказал ведущий. Кит выплыл на сцену плавно, словно бильярдный шар. На голову он нахлобучил пиратскую треуголку, но белая рубашка и фрак выглядели безукоризненно. Он остановился у микрофона между мамой и Изей. Мама в красном платье, круглый Кит в черном фраке, тощий Изя — в сером костюме. Конус, шар, палочка — так это выглядело издалека. На больших экранах я видела всех крупным планом. Мама на своих каблуках оказалась самой высокой из троих.

Кит держал в руке кубок, изображающий модернистскую мешанину из носа, уха и глаза — что-то в духе Пикассо. Другой рукой он пошарил в кармане брюк, достал очки, затем шпаргалку, вчитался, щурясь и наклонив голову. Он выглядел так, словно его внезапно разбудили. Непонятно было, специально ли Кит так тянет время, паясничает ли или правда не может без очков разглядеть слова.

— Итак, в нынешнем фестивале есть новый приз, «Киноказус», — наконец объявил Кит. — И эту чудесную награду получает фильм Итамара Спектора!

— «Будни Агента Киви» — худший фильм Израиля со дня создания государства и по нынешний день! — звонко объявила ведущая, тряхнув золотой челкой. Грянула музыка, это была та же мелодия, под которую выходили все награжденные, я слышала ее издалека, еще когда мы с мамой бегали по лестницам в поисках сцены, но теперь эта тема звучала как смешное квохтанье. Кит вручил награду Изе. Мама улыбалась. У меня вдруг снова потемнело в глазах, но на этот раз в темноте плыли красные горошины. Я чего-то не поняла, чего-то важного, что поняли все. Все эти люди — они что-то знали, они хлопали. Аплодисменты были такими громкими, что я решила, что все зрители почему-то вдруг одновременно сошли с ума. Но теперь я понимаю, что у меня просто шумело в голове. Я больше не смотрела на экраны, где мамино лицо было увеличено, — я смотрела на сцену. Я увидела, как красный конус медленно проплыл к серой палочке и остановился. Мама стояла и ждала, пока овации стихнут. Это выглядело так чинно, отлаженно, словно они сто раз репетировали, и я почему-то успокоилась. Мне вдруг показалось, что произошел милый розыгрыш, о котором мама знала, а я, лишь по случайности, — нет, и дома мы посмеемся над этим все вместе. Мама приобняла Изю за плечи, взяла у него кубок и наклонилась к микрофону. Я услышала ее голос:

— Этот фильм был снят пятнадцать лет назад. С тех пор мы потеряли многое: молодость, любимых, и даже самое дорогое — зубы! — Она сделала небольшую паузу, идеально отмерянную, и одновременный поощрительный смешок зрителей заполнил ее до краев. — Но одну важную штуку мы так и не потеряли. — Вновь пауза, зал затаился, ожидая. — Чувство юмора! — Она почти прокричала это, поднимая нелепый кубок вверх. — Спасибо фестивалю!

Теперь аплодисменты были оглушительными.

…

— Эстер, вы умеете поднимать бровь? Пожалуйста, если можно еще пару снимков!

— Вам действительно пятьдесят пять? Вы играете в театре, снимаетесь?

— Эстер Долев, вы… невероятная… Умоляю, дайте автограф.

Зрительный зал постепенно пустел, но тут и там мелькали смеющиеся лица. Смех доносился со стороны небольших компаний зрителей, которые не спеша пробирались к выходу. От смеха колыхался занавес, скрывающий теперь сцену. От смеха щурились огни прожекторов, и ряды красных кресел хохотали, разевая бархатные пасти.