Случайная вакансия - Джоан Кэтлин Ролинг

— Ш-ш-ш, — подстраховалась Тесса.

Пупс и не собирался ничего говорить, но к ним приближался Колин, за которым тянулись Джаванды, — похоже, от волнения он взял на себя ещё и обязанности распорядителя: суетился у ворот, встречал вновь прибывших. Парминдер в своём сари казалась тощей, как скелет; за ней тащился её выводок; зато Викрам в тёмном костюме выглядел просто клёво, как герой экрана.

В нескольких шагах от церковных ступеней поджидала своего мужа Саманта Моллисон; уставившись в ясное, почти белое небо, она жалела, что солнце понапрасну растрачивает свои лучи где-то над пеленой облаков. Саманта прочно приросла к утоптанной дорожке; старухи вполне могли обойти по траве — не увязать же ей в грязи и сырости лакированными туфельками на шпильках.

На приветствия знакомых Майлз и Саманта отвечали доброжелательно, однако между собой не разговаривали. Накануне вечером они разругались. Знакомые спрашивали, где Лекси и Либби; обычно девочки приезжали на выходные, но в этот раз гостили у подруг. Саманта понимала, что Майлз этим недоволен: на публике он любил изображать образцового семьянина. Наверняка попросит, думала она не без приятного злорадства, чтобы и она, и дочки позировали с ним вместе для предвыборных листовок. Вот тут-то она ему всё выскажет.

Он явно не ожидал такого столпотворения. Небось, жалел, что ему не отвели заметной роли в предстоящей церемонии, — была бы отличная возможность исподволь начать кампанию за место в совете при большом скоплении избирателей. Саманта сделала мысленную засечку, чтобы съязвить на этот счёт при первом же удобном случае.

— Гэвин! — окликнул Майлз, завидев продолговатую светловолосую голову.

— А, здорово, Майлз. Привет, Сэм.

На фоне белой рубашки Гэвина лоснился новёхонький чёрный галстук. Под блёклыми глазами пролегли фиолетовые круги. Саманта привстала на цыпочки, чтобы он волей-неволей поцеловал её в щечку и вдохнул терпкий аромат духов.

— Народищу-то, — заметил Гэвин, озираясь по сторонам.

— Гэвин понесёт гроб, — сообщил жене Майлз, как будто объявил, что отстающего ученика наградили книжкой за прилежание.

По правде говоря, он слегка удивился, когда Гэвин сказал ему, что удостоен такой чести. У Майлза теплилась надежда, что им с Самантой будет отведено особое место, окружённое ореолом тайны и значительности: не они ли находились рядом с Барри до последнего его вздоха? Мэри или её близкие могли бы из уважения попросить его, Майлза, прочесть, как положено, отрывок из Священного Писания или же сказать несколько слов у гроба. Но Саманта всем своим видом показывала, что выбор совершенно справедливо был сделан в пользу Гэвина.

— Вы ведь с Барри были очень дружны, правда, Гэв?

Гэвин кивнул. Его знобило и подташнивало. Ночь прошла беспокойно: проснулся он ни свет ни заря от кошмарного сна, в котором уронил гроб, да так, что Барри выкатился на каменный пол; затем решил ещё немного вздремнуть — и увидел другой сон, как проспал похороны и примчался в церковь Архангела Михаила и Всех Святых к шапочному разбору, а Мэри, бледная и злая, одиноко стоявшая на кладбище, стала кричать, что его убить мало.

— Ума не приложу, где мне следует находиться, — сказал он, оглядываясь по сторонам. — Никогда не выступал в такой роли.

— Дело нехитрое, — отозвался Майлз. — Главное — ничего не уронить, хи-хи-хи.

Писклявый смех Майлза совершенно не вязался с его басовитым голосом. Ни Гэвин, ни Саманта не улыбнулись.

Из плотной толпы появился Колин Уолл. Большой и нескладный, с высоким шишковатым лбом, он всегда напоминал Саманте чудовище Франкенштейна.

— Гэвин, — проговорил он, — вот ты где. Думаю, нам нужно стоять на тротуаре, они с минуты на минуту прибудут.

— Есть, — сказал Гэвин, радуясь, что за него всё решили.

— Колин, — кивнул Майлз.

— Да, здравствуйте. — Колин засуетился и тут же исчез.

В толпе опять началось какое-то движение, и Саманта услышала рык Говарда: «Прошу прощения… извиняюсь… тут где-то наши родные…» Люди расступались, пропуская живот, а затем и самого Говарда, которому пальто с бархатной отделкой придавало совсем уж исполинские габариты. Сзади семенили Ширли и Морин: первая — ладненькая, собранная, в чём-то тёмно-синем, вторая — костлявая, как стервятница, в шляпке с небольшой чёрной вуалью.

— Здрасте, здрасте, — приговаривал Говард, от души целуя Саманту в обе щеки. — Как наша Сэмми?

Её ответ утонул в общем шорохе и неловком шарканье ног: пришло время освободить дорожку, но никто не хотел сдавать завоёванные позиции у входа. Когда толпа раскололась посредине, в разломе стали видны знакомые лица, словно семечки какого-то плода. Среди этой бледной немочи Саманта выхватила взглядом семейство Джаванда с кожей цвета кофе: Викрам в тёмном костюме смотрелся до неприличия эффектно, а Парминдер вырядилась в сари (зачем? Неужели непонятно, что своим видом она только играет на руку таким, как Говард и Ширли?).

Мэри Фейрбразер с детьми медленно шла по дорожке к церкви. Белая как полотно, исхудавшая. Как ей удалось сбросить такой вес за шесть дней? Она вела за руку одну из близняшек и обнимала за плечи своего младшего, а старший сын, Фергюс, шагал сзади. Глаза её были устремлены вперёд, губы плотно сжаты. Следом шли родственники; сразу за порогом процессия исчезла в тёмном чреве церкви.

Тут все дружно ринулись ко входу; началась неприличная давка. Моллисоны оказались прижатыми к Джавандам.

— После вас, мистер Джаванда, сэр, только после вас… — грохотал Говард, любезно вытягивая вперёд руку и пропуская хирурга.

Но при этом он удачно перегородил собою весь дверной проём и втиснулся сразу за Викрамом, предоставив их семьям следовать в кильватере.

В центральном проходе церкви Архангела Михаила и Всех Святых была расстелена голубая ковровая дорожка. На сводах поблескивали серебристые звёзды; в медных табличках отражались люстры. Изумительные витражи светились всеми цветами и оттенками. В середине нефа, в южной его части, из самого большого витражного окна смотрел вниз сам архистратиг Михаил. Обутая в сандалию нога пригвоздила спину поверженного крылатого Сатаны с тёмным лицом; тот норовил вывернуться. Святой излучал благость.

Говард остановился под архистратигом Михаилом и указал своим на скамью слева от прохода; Викрам повернул в противоположную сторону. Пока Моллисоны, а с ними Морин, рассаживались, Говард, незыблемо стоя на голубом ковре, обратился к поравнявшейся с ним Парминдер:

— Вот ужас-то. Барри. Такой удар.

— Да, — только и сказала она, переборов отвращение к Говарду.

— Всё время думаю: какой это удобный наряд. Я прав? — добавил он, кивая на её сари.

Она не ответила и села рядом с Ясвант. Говард тоже сел, образовав собой внушительную затычку на краю скамьи, чтобы чужие не лезли.

Ширли скромно потупилась и сцепила пальцы, как перед молитвой, но в действительности она размышляла об этом сари. В Пэгфорде было немало горожан — к их числу относилась и Ширли, — которые оплакивали судьбу старинного дома викария, где прежде обитал англиканский священник с пышными бакенбардами и целый штат его прислуги в крахмальных фартуках, а нынче поселились индусы по фамилии Джаванда (какой они придерживались веры, Ширли так и не поняла). Надумай Ширли с мужем прийти в какую-нибудь пагоду, в мечеть или в другой молельный дом, их бы непременно заставили покрыть головы, снять обувь, и это ещё в лучшем случае, иначе был бы скандал. А Парминдер почему-то возомнила, что по церкви можно разгуливать в сари. Другое дело, если бы у неё не было нормальной одежды, но на работу-то она так не ходила. Весь ужас в том, что у этих людей двойная мораль; никакого уважения к чужой вере, а следовательно, и к Барри Фейрбразеру, в котором она, говорят, души не чаяла.