Самоходка по прозвищу "Сука". Прямой наводкой по врагу! - Владимир Першанин

Наступление немецких войск началось с опозданием и было в значительной степени ослаблено. Ожесточенные наступательные бои войска вермахта вели до 15 июля, сумев продвинуться в разных местах от 10 до 40 километров.

Двенадцатого июля произошло крупнейшее танковое сражение под Прохоровкой, где с обеих сторон участвовали 1200 танков и самоходных орудий. Точные данные о потерях с обеих сторон практически ни в каких справочных изданиях не приводились, многие цифры противоречат друг другу.

Но о том, что немцы понесли под Прохоровкой большие потери, говорит тот факт, что темп германского наступления замедлился, а 15–16 июля перешли в наступления советские части. Ожесточенные бои на Курской дуге продолжались до августа 1943 года. 5 августа были освобождены города Белгород и Орел, 22 августа – Харьков.

Общие потери немецких войск в Курской кампании составили около 500 тысяч убитых и раненых, полторы тысячи танков и три с половиной тысячи самолетов. Красной Армии эта победа досталась дорогой ценой. Потери составили 860 тысяч человек, около 6 тысяч танков и полторы тысячи самолетов.

Впервые в 2005 году были озвучены цифры танковых потерь с нашей стороны, они оказались гораздо больше немецких. В среднем на один уничтоженный германский танк в период Курской битвы приходилось четыре советских машины.

Но как бы то ни было, битва была выиграна, и началось необратимое наступление Красной Армии на запад.

Наученное горьким опытом предыдущих неудач, советское командование даже в самые трудные дни Курской битвы держало значительные стратегические резервы. Механизированная бригада, в составе которой находился легкий самоходно-артиллерийский полк майора Тюлькова, первые недели стояла в резерве.

Лишь в конце июля был введен в бой один из танковых полков, а следом тяжелый самоходно-артиллерийский полк подполковника Цимбала. Вскоре стало известно, что танковый полк за считаные дни потерял две трети техники и личного состава.

Меньшие, но также значительные потери понес самоходный полк. Пожалуй, никогда до этого Павел Карелин не испытывал такого напряжения. Каждый день ожидали приказа о начале наступления всей бригады.

Среди танкистов и самоходчиков ходили мрачные слухи об огромных потерях бронетехники. Армейские газеты без устали приводили примеры чуть ли не сказочных ударов советских танкистов. Но в госпиталях уже находились очевидцы сражения под Прохоровкой.

– Чего спрашиваешь? – отвечал один из танкистов, перебинтованный от пояса до шеи. – Куда не глянь, наши «тридцатьчетверки» горелые стоят. От некоторых одни железяки остались.

– Ну а фрицы?

– Ну и фрицев битых хватает. Правда, раза в три меньше. Сильные у них снаряды. Наши танки в момент сгорают.

Спрашивали о знаменитых «тиграх». Танкист отмахивался. «Тигров» немного, но если врежут своим снарядом калибра 88 миллиметров, то прошибают машину насквозь.

– Там и без «тигров» всего хватает, – не спеша рассказывал танкист. – Новые Т-4 с броневыми плитами по бокам и пушками длиной метра четыре. Штурмовых орудий, то бишь ихних самоходок, тоже хватает. Они их «плутами» называют – штурмовыми орудиями. Высота два метра, усиленная броня и снаряды то подкалиберные, то кумулятивные.

Подошел один из командиров и посоветовал раненому шагать в свою палатку.

– Повоевал, теперь отдыхай. Нечего пустые разговоры вести.

– И то верно, – оставил за собой последнее слово танкист. – Читайте газеты, там эти «тигры» и «пантеры» бьют одной левой. Чего их бояться?

И заковылял к госпитальной палатке.

Корпус включился в наступление, когда шли бои за Харьков. Очень хотелось Карелину глянуть на город, защищая который погиб почти весь его полк. Но колонна шла не останавливаясь в своем направлении.

Тела убитых в основном уже убрали, но разбитая и сгоревшая техника попадалась повсюду. Реку Псёл миновали по шаткому понтонному мосту. Сразу образовалась огромная пробка. Тюльков приказал самоходкам замаскироваться. Ходил, матерился на чем свет стоит:

– Какой мудак столько техники в кучу согнал! Налетят «юнкерсы», устроят нам привал с похоронами.

И тревожно всматривался в небо. Жаркими и ясными были августовские дни, только и жди немецких самолетов. В то, что защитят наши истребители, мало кто верил.

Видели не раз, что дерутся «сталинские соколы» смело, но уж очень их было мало. Или бросали истребители куда попало, но только не в такие нужные места.

Майор давно бы рассредоточил, отогнал в сторону машины и все немалое хозяйство полка. Но его предупредили, что танки и самоходки пойдут в числе первых. Вот и торчали возле узкого моста.

Неожиданно встретились с подполковником Цимбалом. Обнялись, сели покурить. Долго служили вместе, ладили, понимали друг друга. Но сейчас Борис Прокофьевич Тюльков невольно отводил взгляд от сожженного лица старого товарища. Немного знал жену Цимбала и догадывался, что не все у них гладко. Хотя об этом ли сейчас следовало думать? Того и гляди, «юнкерсы» на голову свалятся.

Цимбал коротко рассказал о боях, в которых пришлось участвовать. На вопрос о боевых качествах СУ-122 ответил просто, не делая великой тайны из нового оружия:

– Машина неплохая. Скорость полета километров, броня как у «тридцатьчетверки» Гаубица – штука, конечно, сильная, но прицельности такой нет, и скорострельность слабая. Ты за секунду из своей «трехдюймовки» до двадцати выстрелов сделать сможешь, а я в лучшем случае 5–6. Да мне в бою столько и не дадут стрельнуть, у фрицев наводка точная. Промажешь раз-другой, третий раз прицелиться не дадут.

– Зато калибр подходящий.

– Против укреплений неплохой. Доты, блиндажи сносили. По артиллерии и минометам навесным огнем неплохо работали. Против новых Т-4 с удлиненными орудиями проигрываем. Прошибают броню за километр.

– А как их хваленые «тигры»? – спросил Тюльков.

– Мощные машины, и вооружение соответственное. Пушка калибра 88 миллиметров за два километра нашу броню берет. Но их мало, больше на психику давят. Я всего три-четыре «тигра» видел, да и то издали.

– Подбивали?

– Слезы! – Цимбал растянул в жуткой улыбке несуществующие губы. – Пара штук из засады роту «тридцатьчетверок» подстерегла. «Тигры», сволочи, тяжелые – 56 тонн, больше из укрытий действуют. Наши зевнули, на открытое место вылезли, вот их за километр с гаком и пожгли. И до того точно, сволочи, бьют! Из десяти «тридцатьчетверок» всего три уползли, да и то поврежденные, с пробоинами.

– И не сумели взять эту парочку?

– Почему? Сумели. Батарею гаубиц подогнали и начали фугасами садить. Так, почти наугад, лишь бы с места сдвинуть. А с флангов штук пять «тридцатьчетверок» пустили и мою батарею СУ-122.

– Целое сражение, – покачал головой Тюльков.

– Похоже на то. Пока гаубицы их навесным огнем долбили, танки и самоходки с двух сторон обошли и открыли огонь. Две «тридцатьчетверки» сразу нарвались. Сгорели. Да и толку от их пушек против такой брони! Мои самоходки метров на шестьсот приблизились и начали фугасами садить. Броню не берут, но гусеницу у одного «тигренка» порвали. Второго оглушили – снаряд ведь двадцать килограммов весит. В общем, все вместе добили. Две самоходки сгорели, и еще одну «тридцатьчетверку» хорошо подковали. Из экипажей лишь половина сумели выскочить, все контуженые, обгоревшие. Вот и считай результат – пять машин накрылись, пока два «тигра» взяли, да и артиллеристам на батарее досталось. Я уже не говорю про ту, зевнувшую, роту.