У расстрельной стены - Сергей Зверев

— Товарищ старший лейтенант, — несмело тронул его за плечо один из бойцов, — мы тут мужика подозрительного нашли, в сарае во дворе прятался. И это… в общем, финка при нем. Куда его?

— Финка, говоришь… — безучастным тоном спросил Дергачев и, одним движением жесткой ладони приводя лицо в порядок, прерывисто вздохнул и резко поднялся. — Ну, давай его сюда!

Он окинул тяжелым взглядом насмерть перепуганного щуплого мужичка в кепчонке-малокозырке, повертел в руках финку с наборной рукояткой и широким лезвием и коротко приказал:

— Рассказывай!

— Что… рассказывать-то? — испуганно моргая, недоуменно спросил мужик.

— Все рассказывай! Кто такой, как зовут. Как продавщицу зарезал, почему в сарае прятался.

— Начальник, сукой буду, не при делах я! Чем хочешь, клянусь!

— Сидел? — Дергачев уже и так понял, что, скорее всего, этот перепуганный мужичонка ни при чем, одного взгляда на лезвие финки было достаточно, чтобы понять: убили Машу другим ножом, с более узким клинком.

— Да так, было раз по дури, — нехотя ответил мужчина. — По сто сорок третьей год впаяли. За умышленное нанесение — пили там с одним, слово за слово, ну и… А насчет Марии Владимировны, так это точно не я! Да меня тут каждая собака знает. Вы спросите — вам любой скажет, что Валек Тихонов на такое ни в жисть! А к Марии Владимировне я со всем уважением — душевная женщина была. Мне всегда работенку подкидывала: разгрузить там что или еще как…

— Не тарахти! В сарае сидел, что видел? Видел ведь? Там щели чуть не в ладонь!

— Да ничего я не видел. — Взгляд мужчины испуганно метнулся в сторону. — Пил я там. Только консерву открыл, значит, и в стакан набулькал…

— Валек, слушай сюда, — понизил голос Матвей, — или ты мне сейчас все рассказываешь, или я выдавлю тебе глаза, сначала один, а потом другой. После этого прострелю колени. Ноги тебе в больничке отрежут, и будешь ты на тележке кататься и жалостливые песни на вокзале петь — гривенники на бутылку собирать. Ну?!

— Порежут они меня, вот как есть кончат, — тоскливо скривился Тихонов.

— Ты не тех боишься, Валек! — Взгляд Дергачева был темен и страшен. — Тебе меня бояться надо. В общем, так: ты мне сейчас все рассказываешь, и я тебя отпускаю на все четыре. Слово даю. Будешь упираться, инвалидом сделаю. Я слушаю…

— Четверо их было, — обреченно вздохнул мужчина. — Трое чужих, не видел я их ни разу. А четвертый наш: Сенечкой зовут. Кликуха у него — Два Пива, а фамилии не знаю. Так, обычный фраерок, но все время около блатных трется. Мамаша евонная смолоду с ворами путалась, краденым приторговывала. Короче, та еще сука… В общем, где-то за полчаса перед тем, как народ около магазина собираться стал, они с черного хода дверь фомкой подломили и в подсобку зашли. Что там внутри было, не знаю, не видел. Вроде как были крики женские, но точно не скажу. А потом они вышли — водку в ящиках несли, еще там что-то… Думаю, они у Сенечки и гужуются, он тут неподалеку живет, в частном секторе.

— Поедешь с нами, — распорядился Матвей. — Покажешь дом — и свободен. Так, бойцы, здесь все закрываем! Надо будет еще участкового найти. Ключи ему сдадим, пусть он труповозку вызывает, угрозыск, начальство из торга. Да хоть черта лысого — дальше не наше дело…

Машину оставили в переулке, чтобы ненароком не спугнуть бандитов, по всей вероятности, вовсю сейчас гуляющих в доме Сенечки. Бесшумно подошли к указанному Вальком домишке, одно из окон, несмотря на строжайший приказ соблюдать светомаскировку, неярко светилось.

— Так, вы под окна! Если кто успеет выскочить, стрелять без раздумий! — приказал своим Дергачев, протягивая одному из бойцов свой револьвер. — Автомат дай, тебе и «нагана» хватит!

Он уверенно потянул на себя входную дверь — не заперта! Ничего не боятся, гады. Ну, ничего, сейчас… Миновал крохотные захламленные сени, открыл еще одну дверь и через секунду-другую уже стоял на пороге освещенной керосиновой лампой комнаты. Появление в доме чужака в форме, да еще и с автоматом в руках, не столько испугало пьяных бандитов, сколько ошарашило.

— Где Сиплый — там всегда фарт, понял?! И мусорам ни… — один из бандитов оборвал речь на полуслове, туповато воззрился на человека с автоматом.

Матвей мгновенно выхватил взглядом и армейский «ТТ», лежащий на столе, и дернувшуюся к пистолету руку, и три ящика водки, стоящие в углу, и мутно-пьяные глаза бандитов и, вскинув «ППШ», нажал на спусковой крючок.

Оглушительно ударили три короткие очереди, вдребезги разнося бутылки и посуду, разметая ошметки мятых огурцов и квашеной капусты. Все закончилось в несколько мгновений: три очереди — пять трупов.

Матвей подошел к столу, выдернул из столешницы воткнутый нож — явно не кухонный. Осмотрел в свете чудом уцелевшей лампы — на узком длинном клинке у самой рукоятки хорошо виднелась темно-красная каемка. Даже не отмыли толком, твари… Полой шинели он обтер рукоятку, швырнул нож на стол и, окинув трупы тяжелым взглядом, негромко произнес:

— Все, кончился ваш фарт…

Уже совсем стемнело, когда патрульная группа Матвея добралась-таки до местного отделения милиции. Участкового отыскать так и не удалось — как в воду канул. В отделе дежурный лейтенант с красными от постоянного недосыпа глазами выслушал Дергачева, все записал и заверил, что доложит начальству:

— Не беспокойся, все сделаем как положено. Если, конечно, люди будут…

Под утро Матвей, оставив машину на соседней улице, зашел в квартирку Марии, ключ, как всегда, лежал в условленном месте. На то, чтобы собрать свои вещи, ушло всего несколько минут. Да и главной целью были, конечно же, не смена белья и прочая мелочь, а дневник и наградной «наган», после расстрела Ежова Матвей опасался держать их у себя дома.

Окидывая комнату прощальным взглядом и чувствуя, как больно ноет в груди, он подумал: «И правильно, что с ребенком Лизы так ничего и не получилось — Псков-то сейчас под немцем. В детдоме ей всяко лучше… Эх, Машка, Машка! И похоронят-то тебя чужие люди… Ты уж прости меня, дурака! За все прости…»

Возвращаясь после патрулирования в комендатуру, Матвей устало привалился к хлипкой дверце кабины и, прикрыв глаза, пытался задремать. Получалось плохо: едва он проваливался в зыбкий сон, как перед глазами начинали мелькать то картина беснующейся толпы, рвущейся грабить магазин, то сцена расстрела бандитов, то кровавое пятно на халате мертвой Марии. Он вскидывался и, толком не понимая, где сон, где явь, непонимающим мутным взглядом смотрел в окно, на хмурого водителя, крутившего баранку, потом матерился сквозь зубы и лез в карман за «Беломором».

Дымя папиросой, Матвей в сотый раз прокручивал в памяти события последних дней и искренне недоумевал: ладно, уголовники и бандиты — с ними все ясно, но откуда в самых обычных советских людях вся эта черная плесень, мерзость, готовность вот так запросто превратиться в стаю злобных, жадных, неуправляемых зверей?! Война виновата, нависшая надо всеми страшная опасность? Да нет, пожалуй, дело не столько в войне, сколько в самой сущности человеческой: стоит чуть ослабить поводок — и тут же выползает некая мерзкая тварь, которая живет в каждом из нас. И только страх — перед кнутом закона или перед револьвером в руках палача — может загнать эту гадину обратно!