Русская Никита - Эльвира Барякина

Мэг смотрела на него затравлено.

— Это еще не признак душевной болезни!

Но вопреки ее ожиданию Валентин Валерьевич тут же с ней согласился:

— Конечно. Я и не стараюсь подогнать факты под действительность. Мы просто изучаем то, что с вами произошло.

Под его странным, безумным взглядом Мэг невольно вжалась в спинку стула.

— Я не понимаю, о чем вы говорите!

— Серьезно?

Нагнувшись, Валентин Валерьевич выудил из нижнего ящика стола объемную папку. Подшитые бумаги зашелестели под его пальцами…

— Последнее время вы работали в «Промхолдинге» в качестве секретаря-референта, так? Но видимо пребывание в этой компании оказало слишком сильное давление на ваши и без того расшатанные нервы. Вот это досье, — он показал на папку, — передали мне из службы безопасности «Промхолдинга». Они внимательно присматривались к вам и, в конце концов, были вынуждены доставить вас в наше заведение. К сожалению, у вас серьезные проблемы со здоровьем, Маргарита Александровна.

— Какие?! — Мэг уже просто не могла сдерживать себя.

Валентин Валерьевич поднялся со своего места и подошел к ней почти вплотную. У него был особый запах — не поймешь, то ли лекарства, то ли какой-то странной туалетной воды.

— Первейший признак душевного нездоровья — это когда человек отстраняется от общения с себе подобными, — проговорил доктор, глядя ей прямо в глаза. — Больной начинает заниматься самокопанием, ему кажется, что в мире происходят какие-то странные события, которых он не может объяснить…

От его слов у Мэг похолодело в груди.

— Потом он как бы находит объяснение всему происходящему. Он может решить, что он просто гений, или же внутри его развивается какая-то таинственная болезнь, или же у него есть особая миссия на этой земле. Вариаций множество. Кстати, одна из самых любопытных, это когда больной начинает думать, что он является секретным агентом спецслужб… Но это ни что иное, как обыкновенный бред.

— Это не может быть бредом! Я не…

— Зачастую люди даже не подозревают, что они больны, — мягко перебил Мэг доктор. — Например, такое серьезное заболевание как параноидная форма шизофрении вообще отличается высокой структурированностью бреда. Человек ведет себя нормально во всех ситуациях, если они не касаются его больной темы. Бывает и так, что у него имеется целый букет бредовых идей: например, идея ревности, в сочетании с идеей великой миссии и манией величия. При всем при этом больной уже перестает понимать, что является правдой, а что всего лишь пригрезилось ему. У него возникают ложные воспоминания, и он на полном серьезе считает, что с ним происходило то-то и то-то… Но на самом деле не было никаких секретных заданий, не было никаких заказных убийств и расследований… Была тяжелая психическая травма, которая привела к затяжному расстройству, сопровождаемому повышенной агрессивностью, псевдовоспоминаниями и галлюцинациями…

— Вы все это подстроили! — вне себя воскликнула Мэг.

Этого просто не могло быть! Да, она расстроена, да, у нее затяжная депрессия… Но она не сумасшедшая! И ее воспоминания не ложны! Она просто не смогла бы придумать каждый день работы в Структуре!

— Я не знаю, чего вы хотите этим добиться, — проговорила она, тяжело дыша. — Но передайте своему хозяину Волкову, что он меня подобными трюками не запугает. Руки коротки! Он вам платит, за то, чтобы вы убеждали людей в их сумасшествии…

Она рванулась изо всех сил, пытаясь высвободиться из смирительной рубашки…

Валентин Валерьевич покачал головой.

— У вас еще и мания преследования. Совсем плохо. Знаете, чем отличается бред от обыкновенной человеческой ошибки? Здоровому человеку можно объяснить, что он заблуждается. Больной же не слушает никаких убеждений. Он свято верит, что он прав и никакими доказательствами его не проймешь. Но мы попытаемся сделать все, что только можно.

Вернувшись к своему столу, он нажал на кнопку звонка. В дверях тут же появилась давешняя толстая медсестра.

— Марья Ильинична, запишите, пожалуйста… Раствор аминазина внутримышечно…

Та взглянула на Валентина Валерьевича поверх очков.

— По нарастающей?

— Да-да… Постепенно увеличьте дозу до шестисот миллиграмм.

Мэг вскочила на ноги.

— Слушайте, вы… Я не позволю себя колоть!

Но ни тот, ни другая не обратили ни малейшего внимания на ее протест.

— И вызовите санитаров, — добавил доктор, пряча в стол досье на Мэг. Я думаю, пока эту больную надо определить в наблюдательную… В любом случае через несколько дней у нее наступит явное улучшение самочувствия.

В этой палате никогда не бывало темно. Даже ночью где-то под потолком холодно горела голубоватая лампа. Это делалось для того, чтобы постовая медсестра всегда могла видеть через маленькое окошечко, что здесь происходит.

Койка Мэг — ближе всего к двери. Здесь неудобно, по ногам гуляет сквозняк, прогнутая сетка свешивается чуть ли не до пола, но у нее просто нет сил перебраться на одну из трех пустующих кроватей. В ее теле катается шестьсот миллиграмм аминазина. Это называется «ударная доза».

Сколько дней Мэг лежала на этой койке — пять? десять? Она уже не могла осознать. Все — тело, мозг, душа — были какими-то полумертвыми. Сначала Мэг еще считала сутки по тому, как в наблюдательную палату входила медсестра в сопровождении двух дюжих санитаров. Они приносили с собой шприц и полотенца. Полотенца нужны были, чтобы связывать Мэг.

После этого всегда наступал покой и безмятежность. Сознание плыло словно по волнам, и только где-то далеко, в самой глубине, бился голос: не сметь! не подчиняться! выжить!

Она знала, что именно так во времена Брежнева сводили с ума неугодных людей: постепенно отравляли их мозг различными медикаментами. И после этого те, кому больше всех надо было от жизни, становились тихими и спокойными, и от этого спокойствия уже не было лекарства.

Стискивая зубы и обливаясь холодным потом, Мэг напрягалась изо всех сил, чтобы не дать этим извергам убить себя. Но она уже не могла сопротивляться.

Волков решил не просто ликвидировать ее, а ликвидировать «красиво»: он оставлял в живых ее тело и убивал разум, душу, все то, что на самом деле и является Маргаритой Науменко.

Но стоило Мэг подумать об этом, как новые сомнения одолевали ее: а что, если она действительно больна? Что, если Валентин Валерьевич был прав, и она просто не в состоянии различить, что является бредом, а что правдой? Ведь у нее уже было чувство нереальности всего происходящего. Тогда, в библиотеке… Волков появился перед ней как призрак. К тому же он всегда знал то, что знать невозможно… Разве человек может такое проделывать? И та история о старинной книге, от которой люди лишаются рассудка… Может, дело именно в ней?