Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов

— Не балуйся, человечек… — без выражения пропищала туша и погрозила мне пальчиком-сосиской с перетяжками.

Я вдруг ощутил, что запястья мои перехвачены влажными кистями. Рванулся. Чужие кисти были упруги — они подались немного, но тотчас усилили зажим.

— Больно будет… — пригрозила туша.

И начала есть. Вернее, питаться. Словом «есть» не описать этот процесс всасывания через край сотен литров человеческого бульона. Изредка туша отрывалась от котла, совала в рот свои динозавровы ручонки и принималась разгрызать попавшие на язык косточки и сухожилия или ковырять в зубах, доставая пряди волос или лоскутки кожи со щетиной.

Меня опять чуть не вывернуло. Едва сдержался — удесятеренным с помощью самозаговора усилием воли. От адского напряжения зазмеились по груди и спине ручейки пота.

А потом два высоченных негра ввели в зал моего отца. Он был раздет догола, горбился, еле передвигал ноги и выглядел немощным стариком, которого санитары волокут по больничному коридору на процедуры. Руки его были свободны, но он не сопротивлялся. Только раз поглядел в мою сторону. Глаза на миг встретились с моими, и взгляд тут же проскочил дальше. Лицо ничего не выражало. Наверняка его чем-то опоили. На животе кровоточила вертикальная полоска — разметка предстоящего разреза. Он был подготовлен для отправки на кухню.

Не-е-ет!!! Мне словно раскаленную спицу воткнули под дых. Не-е-льзя!!!

Я снова попытался овладеть своими руками и дотянуться до «дыродела». Захрустели суставы сомкнутых на моих запястьях вражеских рук. «Кожа скользкая, как лед. Пусть кан-дал с нее спадет!» — произнес я мысленно, приправив этот заговор подходящим по смыслу логическим заклинанием.

— Не балуй! — укоризненно шепнули на ухо.

И в тот же миг мне ударили коленом между ног. Безжалостно и умело. Я согнулся, качнувшись вперед, и едва удержался на ногах. Боль двумя сходящимися остриями прорезала до хребта. Затем мне сдавили шею — намертво, как железными тисками. И пока я судорожно хватал ртом воздух, отобрали «дыродел». Пулемет забрал вполне материальный нгомбо, одаривший меня ослепительной улыбкой. Другой негр сорвал с меня пояс, увешанный «лимонками», и кобуру с наганом. Я остался безоружен, но со свободными руками.

Затем нгомбо увели отца. Негромко скомандовали, и он послушно протиснулся в незаметную дверку в стене.

— Ты видел своего предка, — прекратив жрать, пропищала туша. — Я не обманул тебя. Теперь иди за кормом.

Я рванулся к великану. Кто-то невидимый кинулся мне в ноги, я перелетел через него, кувырнулся в воздухе и ловко приземлился. Передо мной был кормильный помост и котел с человечьей похлебкой. Он заслонял людоеда — виднелась одна макушка с влажно блестящими в свете ламп кудряшками волос.

На мне повисли невидимые силачи, пригибая к полу. Я сунул руку в голенище сапога. Маленький пистолет сидел там в специальном креплении. Этот браунинг с гравировкой на посеребренной рукояти подарила мне Сельма на тридцатилетие. До сих пор я не пробовал его в деле, но таскал с собой постоянно — как носят расческу во внутреннем кармане тужурки.

У меня был только один выстрел — я не имел права промахнуться. Вот только пистолет мне вытащить не позволят.

В этот миг нервы у великана не выдержали, и он, не вставая, пнул котел. Тот опрокинулся набок, выплескивая на меня варево. Туша отвлеклась на этот толчок, на считанные секунды утратив контроль над моим телом.

Время для меня замедлилось, вернее, движения мои ускорились, подчинившись мысленному приказу. Двадцать лет тренировок не прошли даром. Котел начал опрокидываться и падать с помоста и буквально застыл в воздухе. Похлебка уже хлынула из него, но еще не захлестнула меня, повиснув тягучими мутными струями.

Оттолкнувшись от пола что есть сил, я подпрыгнул и вскинул руку. Меня как пружину выбросило вверх. Направленный вперед ствол браунинга поднимался все выше, пока не оказался над краем котла. Указательный палец нажал на спуск прежде, чем меня ударило в грудь, отшвыривая назад.

Я хорошенько приложился затылком об пол. Свет померк. Очнувшись, я приподнял голову. Меня никто не держал. Согнул ноги в коленях, уперся руками в пол, сел. В опустевшем зале повисла тишина. Передо мной был опрокинутый котел в озере пахучей похлебки, опустевший кормильный помост и неподвижная туша, сидящая на троне, — сразу и не разберешь, что мертва. Попробуй разгляди крошечную дырочку в низеньком лобике.

С Горой было покончено. После смерти людоеда уцелевшие нгомбо разбежались кто куда, побросав и оружие, и людоедино добро. Вокруг тайга и смертельно боящиеся их деревни. Что с ними станется?..

Я подобрал «дыродел» и пояс с гранатами, затем отыскал отца, который сидел на полу в подсобке и безучастно глядел себе под ноги. Его одежда нашлась в огромной куче — среди крестьянских зипунов, солдатских галифе и детских сандаликов.

— Все будет хорошо, — бормотал я, одевая его как маленького. Он послушно поднимал и опускал руки. — Сейчас поедем домой.

Я заставил его выпить целебного настоя и, обняв за плечи, повел к выходу. Нам предстоял долгий путь по спиральному коридору. А впереди были напоенный хвойным запахом воздух, ослепительный солнечный свет и бездонное голубое небо, которых я уже не чаял увидеть.

Получив долгожданное повышение, я собрал манатки, попрощался с родными и курьерским поездом убыл в славный город Каменск. Теперь я — младший логик. Не бегать мне больше по бурелому, размахивая дедовским мечом, не ползать с «дыроделом» по подвалам и чердакам. Мое дело отныне — обмозговывать и доводить до блеска те дурные или толковые идеи, что взбредут в голову губернскому Воеводе и нашим патриархам-логикам. Сто лет им жизни и еще столько. Аминь.

Непыльная работенка. Если, конечно, ты способен дни и ночи напролет просиживать в штабе, всухомятку сжевывая свои собственные гениальные планы и разрабатывая начальственные, которые куда как хуже. И не слишком мучиться, посылая в огонь родных и друзей…

Кедрин я покинул с легкой душой. За родителей — по крайней мере, первое время — я был спокоен. Оправившись после экспедиции в «замок» нгомбо, отец решил как следует отдохнуть — половить стерлядку в реке Горюн, побродить по золотой от осенних лиственниц тайге. И мать с собой забрал. Хватит ей как заводной крутиться на кухне да из стирки не вылезать. Дети уже взрослые — прекрасно могут себя обслужить. Пришла пора малость пожить в свое удовольствие.

Поселились мои родители на заимке у лесничего Фильки. Филька — этакий пятидесятилетний мальчик, неисправимый растрепай и оболтус, но при этом лучший следопыт и охотник во всем уезде, а может, и в губернии. Изба у него просторная, с отличной русской печью — матери должно понравиться. Отца же вовсе будет не вытащить из леса-

Курьерский прибыл на Южный вокзал строго по расписанию. На перроне меня встретил ординарец. Мотор дожидался на привокзальной площади. Водитель, в кожаной куртке, фуражке и в очках-консервах, с ветерком промчал нас по городу.