1985 - Энтони Берджесс

– Великим Хаосом наброшена завеса,

И в Вечной Тьме не видно ни бельмеса.

– ХАОС, – сказал Бев, – Хартия аннигиляции организованного социализма. Поупу не надо было бороться с обществом. Он упивался тем, что его превозносил. Разумеется, это было элитарное общество. А тем временем укравшие буханку отправлялись на виселицу, а нищие скребли свои язвы.

– Имейте совесть, – воспротивился религиозный Тимми. – Я же ем.

– Однако каковы пружины вселенской справедливости? – вопросил Рейнолдс. – Вечной Тьмы Поуп никогда не знал. Поуп знал, что был и есть великий враг жизни.

– Беспросветность, – подбросил Бев.

– Ага, – с удовольствием протянул Рейнолдс, – а теперь свет забрезжил. Добро пожаловать, Сжигетти, и вам, Тертис, добрый вечер!

К группке у костра присоединились двое с футлярами скрипочек. Один из кармана широкополого пальто извлек килограмм свиных сарделек.

– Только проткните сперва, – посоветовал Рейнолдс. – Терпеть не могу, когда вспучиваются.

Поев, новоприбывшие открыли футляры. Скрипка и виола. Они сыграли очаровательный дуэт Моцарта, потом произведение Баха для двух скрипок. Их стандарты были высоки; они были состоявшимися, зрелыми исполнителями; они были профессионалами без профсоюзных билетов.

– Слышали бы меня в семьдесят седьмом, – сказал Тертис. – Я был первой скрипкой в «Ковент-Гарден». Как-то оперу остановили после второго акта. Сказали, она-де слишком длинная. Отказывались принимать, что существуют переработки, и все равно, мол, все идет на налоги. Я протестовал.

– Это еще что, – возразил скрипач. – Они дали свисток после первых трех тактов последней части в Девятой Бетховена. Хору незачем было даже приходить. И к тому же свисток фальшивил. И это в «Ройял фестивал-холле»! Сентябрь семьдесят девятого. Помоги нам Боже.

«Не дай, чтобы им сошло это с рук», – протрещал из огня голос Эллен.

– Что будем делать? – спросил Бев.

– Ждать, – отозвался Рейнолдс. – Ждать какого-нибудь сюрприза истории. Предлагаю на боковую, джентльмены. – Беву он сказал: – Эта фабрика закрылась, когда не смогла удовлетворить требования по зарплате в семьдесят девятом. Правительство сочло, что нет смысла тратиться на национализацию. Фабрика производила матрасы. На складе мы нашли уйму плесневеющих матрасов. Если решите ночевать у нас, почувствуете себя совсем как начинка сэндвича. Тревор, – резко сказал он чернокожему, – вы, кажется, собирались раздобыть одеяла?

– Не так просто, мужик.

– Вам правда следовало бы серьезнее относиться к своей ситуации, Тревор. – А Беву: – У вас есть особая специализация, сэр?

– В воровстве?

– Мы это слово не любим. Мы предпочитаем эвфемизмы вроде стырить, стибрить, цапнуть, раздобыть. Вы когда-нибудь в армии служили?

– Я родился в начале Долгого Мира.

– Понимаю. У меня армия, сколь ни была коротка моя служба, воспитала здоровое отношение к собственности. Ладно, увидим. Пойдемте подыщем, где вам лечь.

Он извлек из кармана огрызок свечки, который зажег от костра.

Пустой остов фабрики казался ржавой пещерой. Звуки в ней отдавались гулко и одиноко. От огарка Рейнолдс зажег коптящую масляную лампу. Он показал Беву, где спать – на горе матрасов. Поверх спящего для тепла клались поперек еще два. Бев в кои-то веки согрелся, но чувствовал себя грязным.

– Тут моются? – спросил он. – Успех похода за добычей ведь зависит от пристойной внешности.

– Для розницы – да. Для опта от грязи большого вреда нет. Когда разгружается грузовик с мясом, ты подставляешь грязное плечо и получаешь свою часть туши, заходишь с ней в предписанный магазин и выбегаешь через черный ход. Но иногда бывают проблемы. Завтра покажем вам один простой трюк, если захотите. От бороды вреда тоже не будет. Достаточно ополоснуть лицо холодной водой. Но приличная одежда существенна, когда тыришь из супермаркета. У нас есть, что мы называем «ПП». Мелкая шуточка Уилфрида: «Пластиковое пальто». Держим чистое пальто наготове в пластиковом пакете. В пластике нет недостатка, пластик повсюду, дармовой и неуничтожимый, как Бог. Ага, помяни черта… Отец Парсонс, преподобный Джонс.

– Мистер, мистер! – хором запротестовали оба.

Явно пьяный и склонный к обходительности, высоченный – почти семи футов ростом, – Парсонс выглядел упитанным, но, когда размотал лохмотья, оказался худым как скелет.

– В общем и целом удовлетворительный вечер, – сказал он. – Малолетние буяны в Кэмден-тауне поставили мне виски в обмен на чуток истории церкви. Они были искренне заинтересованы. Очень прокатолически настроены, руками и ногами за латынь. Выступают против опрощения Тайной вечери. Потом вмешался хозяин паба, мол, никакой у меня тут религии и никакой политики. Один парнишка сказал, а о чем еще стоит дискутировать, мол, заткни хлебало, мужик, не то по харе схлопочешь или что-то в таком духе. Потом была потасовка. Пришла горстка робких полицейских. Те немного подпортили вечер. – Он громко и с наслаждением зевнул: – Яууш!

И, как был в одежде, повалился на матрас и тут же заснул.

По одному, по двое невеселая пещера заполнялась спящими. Храп, хрип, стоны, бормотание или крики. Это не жизнь, подумал Бев перед тем, как сам отключился, это ни для кого не жизнь.

Утром чернокожий Тревор украл на завтрак из молочного фургона йогурт. Бев помылся у старой железной бочки, до половины полной дождевой воды, и вытерся тем, что Рейнолдс назвал Полотенцем, – вот так, с большой буквы. Потом его одели в «ПП» – вполне пристойный плащ в клетку «бербери» и щеголеватую фетровую шляпу, и он был готов пойти тырить припасы из супермаркета.

– Следите, чтобы не слишком оттопыривались карманы, – наставлял Рейнолдс. – Берите по большей части плоское. Вот вам один фунт. – Он протянул банкноту с мальчишеской улыбкой короля Карла III, развеселого монарха. – Что-то же вам, очевидно, придется купить.

И так Бев с сильно колотящимся сердцем отправился на свое первое преступление, вошел в ближайший супермаркет и стырил сухие супы и овощи, бекон и сыр внарезку. Продукты он запрятал под плащ. Супермаркет был полон пришедших за покупками женщин. Одна, в металлических бигуди под косынкой, говорила другой:

– В газетах все равно ничего нет, правда, я люблю комиксы, но сегодня по телику повтор коронации. Думаю, им следовало бы проявить больше такта, паршивцы эдакие.

Похоже, забастовали все средства информации. Но почему? Бев купил за фунт кило упакованного хлеба. На его оттопыренные бока и карманы никто внимания не обратил. Он вышел на седьмом небе.

Костер в фабричном дворе симпатично горел. Рейнолдс давно уже знал про забастовку.

– Чайные пакетики? – переспросил он у Бева. – Отлично, заварим их в том грязном чайнике. Мне нравится привкус ржавчины. Что, забастовка? Так о ней давно предупреждали. Как вам известно, только имеющим членские билеты Национального союза журналистов позволено писать для газет и периодических журналов. На прошлой неделе в «Таймс» была рецензия на какую-то монографию – американскую, конечно, – по египтологии. Рецензия была никуда не годной, невежественной и неграмотной, но ее автор был человеком НСЖ. «Таймс» имела наглость опубликовать очень длинное пространное письмо – полторы тысячи слов или около того – какого-то бродяги, вроде нас с вами, который указывал на негодность, невежество и неграмотность. Откровенно говоря, в толк не возьму, как оно вообще проскочило через типографию. Отсюда и забастовка. Отсюда и приостановка радио– и телевещания. Наверное, ждут униженных извинений. Ах да, и какого-нибудь денежного взноса в фонд НСЖ, чтобы загладить оскорбление.