1985 - Энтони Берджесс

– Те ребята, – сказал Тасс, – которые завели общину ПХ, или Подпольного Христа. На перегоне «Дистрикт-лайн», линии подземки, которую закрыли. Они устраивают собрания, называют их ужинами любви, с настоящим трахом, парень с девушкой, парень с парнем, но пожрать там – только горбушка и капелюха дешевого пойла. Иногда мы его для них тырим. Они говорят, хлеб и вино это на самом деле Иисус. А потом идут искать на свою голову неприятностей.

– Христианское насилие? – спросил Бев, готовый уже поверить во что угодно.

– Да нет же! Они идут, чтобы им наподдали. Тогда они практикуют христовость – возлюби своего врага. Вот тут вступаем мы. Но мы вроде как чересчур свои, вот в чем беда, недостаточно крепко вмазываем. Вот пусть сами и крадут себе вино, – закончил он с внезапной злобой.

– Главное тут, – все еще неловко сказал Бев, – элементы, подрывающие культуру. Искусство подрывает устои. И философия тоже. Государство прикончило Сократа.

– Да, знаю, – нахмурился Тасс. – Критон, мы должны Эскулапу петуха.

– О, Kriton, – перевел обратно Бев, – to Asklipio opheilmen alektruona.

– Еще, еще! – взвился Тасс, хватая Бева за лацкан поношенного пальто. – Боже ты мой, это же настоящие слова, это взаправду безумный малый чешет!

Бев, у которого еще осталась ручка, записал фразу латиницей на пачке сигарет Тасса. Тасс молча проглотил строчки, потом сказал:

– Меня дрожь пробрала, когда я по-английски читал. До самых костей. А теперь все заново будет. Пришлось навалять тем грекам, которые вонючий ресторан в Кэмберуэллсе держат. Из-за этого. А потом я нашел того типа, который налепил на свою забегаловку имя Сократа. Издевательство, сказал я и уж врезал сапогом как надо.

Бев про себя содрогнулся: перед ним возникла картинка покалеченного и изнасилованного сынишки Ирвинов. Неужели он страдал и умер, потому что не был литературным персонажем? Или потому что этого хотел, эдакая экстремальная христовость? Кто разберется в черном сердце человека?

– А вы не боитесь, что вас поймают? – спросил он. – Что вас посадят?

– Нет. – Тасс несколько раз медленно качнул головой. – Страха нет. Это высшее испытание, понимаешь? Проверить, можешь ли ты жить один внутри своей черепушки. Это одна из причин продолжать, надо посмотреть, сможешь ли жить с самим собой. Истинная свобода – быть одному в камере, а у тебя весь твой мозг, чтобы по нему путешествовать, как по целой стране. Но никого никогда не ловят. Нгурувы держатся от нас подальше.

– Не знаю такого слова. Полицейские?

– «Свинья» на суалихи. Шанзирим – это по-арабски – они хуже, не хотят, чтобы кровь попала им на мундиры. «О Критон, – начал читать он, – то Аск…

– «А потому уплати. Не пренебрегай им», – сказал Бев. – Вот как там дальше.

– Давай по-гречески. Давай по-настоящему. Хочу, чтобы прошлое было передо мной, как будто оно взаправду тут.

– Остального не помню, – признался Бев, – извини. Ты прав насчет прошлого. У нас нет долгов ни перед настоящим, ни перед будущим. Не дать прошлому умереть, уплатить долг. Кто-то же должен это сделать.

На следующий вечер замерзший Бев набрел на заброшенную фабрику позади Хэммерсмит-бродвей. Во дворе, отгороженном от улицы забором с воротами, вокруг костра сидели люди в лохмотьях. От вони горелого мяса рот у Бева наполнился слюной. Ворота были приоткрыты.

– Нет места, нет места, – сказал ученого вида мужчина в поношенных и грязных теплых штанах в клетку и резиновых сапогах. Но глаза у него были добрые.

Бев без приглашения сел на старую бочку.

– Антигосовские? – спросил он. – Все?

Они посмотрели на него настороженно.

– Ваш род занятий? – спросил ученый.

Бев назвал. Тот кивнул в ответ.

– Моя фамилия Рейнолдс. Мне пятьдесят девять. Если бы я согласился держать рот на замке месяц или около того, ушел бы на покой обычным путем и получил государственную пенсию. Общеобразовательная школа, Уиллингден. Старший преподаватель литературы, сэр.

– Да ладно, проф, мы все это сто раз уже слышали, – заскулил мужчина с глазами навыкате и совершенно голым черепом, словно бритым против стригущего лишая.

– Такое надо слушать снова и снова, Уилфред. А кроме того, я обращаюсь к мистеру Джонсу. Набор книг, предложенных для экзамена на государственное свидетельство о среднем образовании, был следующий. Поэзия: лирика мальчика по имени Джед Фут, солиста и автора песен музыкальной группы «Живчики идут», и томик песен какого-то американца, кажется, Род что-то там. Драматургия: пьеса под названием «Мышеловка» покойной дамы Агаты Кристи, – по всей видимости, еще идет в Уэст-Энде сорок лет спустя после премьеры. Беллетристика: роман «Охотники за удачей», или, если быть точным, «Сокращенные охотники за удачей» Гарольда Роббинса и какая-то чушь про крах социального карьеризма сэра Джона Брейна[18]. Скажите на милость, это литература? Я подал заявление.

Он оглядел кружок в ожидании аплодисментов.

– Очень храбро, – сказал Бев. – Можно мне кусочек вот того мяса? Я умираю с голоду.

– Пусть сам свое тырит! – рявкнул чернокожий.

– Милосердие, друг мой, милосердие, – возразил Рейнолдс. – Тырить он начнет завтра, если присоединится к нашей банде. Вот вам, сэр, кусок стейка: переварить непросто, зато питательный. Кажется, там среди углей есть остатки печеного лука.

Подцепив луковицу железной палкой, он подкатил ее к Беву. Из-под черной шелухи пузырился сок. Повинуясь строгому взгляду Рейнолдса, Уилфред протянул Беву бутылку с ядовитым пойлом – каждая капля как приглашение к приступу кашля. Они говорили и ели. Худой человек в шапке по имени Тимми начал читать под всеобщие стоны из потрепанного карманного Нового Завета.

– Каждую чертову ночь у нас такое, – сказал Уилфред.

– Это чтобы до тебя дошло, – откликнулся Тимми. – Принцип препирательств воспрещен рабочим самим Господом. «Не за динарий ли ты договорился со мной?»[19]. Это достаточно ясно, и это слово Божие. Так что закрой варежку и не встревай.

– Если уж читать вслух, – сказал Рейнолдс, – услышьте слово Александра Поупа.

– Не надо нам тут папизма, – захныкал Уилфред.

– Видите? – сказал Рейнолдс. – Вот что бывает, когда окажешься в одной лодке с невеждами. Поупа изгнали из Публичной библиотеки Илинга, поскольку председатель библиотечного комитета брякнул какую-то глупость про светское государство, и, мол, если хотите попиков, отравляйтесь в Рим. Но вы будете слушать, друзья мои! – И с явным удовольствием продекламировал: