Закат над лагуной - Сергей Цейтлин

Глаза Казановы бегали между тремя мужчинами.

– Говорите, мой друг. Coraggio!

– Мне надо было сразу к Вам обратиться. Надо это все было сделать формально, торжественно. Но я не догадался. Чувства, Ваше Сиятельство. Чувства меня унесли. Но потом я опомнился и понял, почему у нее реакция была такова.

– Реакция? У кого?

– Ваше Сиятельство, – Казанова сосредоточился, взяв руки цесаревича, – я хочу жениться на одной из Ваших придворных дам. Для этого я с почтением приму православие. Отец Феодосий подтвердит, что я к нему уже обратился по этому поводу.

Священник кивнул.

– Жениться! – цесаревич хлопнул руками. – Так это же чудесно!

– Я влюблен, как никогда в жизни, Ваше Сиятельство.

Но через несколько секунд цесаревич задумался, зачесав мочку левого уха.

– Разрешите задать Вам небольшой вопрос, синьор Казанова. Если я не ошибаюсь, в нашей свите пребывают две незамужние дамы: мадемуазель Нелидова и мадемуазель Снежинская. Вы на ком, собственно говоря, желаете жениться?

– На мадемуазель Снежинской, Ваше Сиятельство.

– О, – радостное сияние полностью исчезло с лица цесаревича, и он отвернулся.

– Поздравляю Вас, синьор Казанова, – сказал Салтыков, убедившись в благородных намерениях венецианца. – Это отличная новость! Правда, Ваше Сиятельство?

– Да, очень, – тихо промямлил цесаревич.

– Я прошу Вашего благословения и Вашего содействия, – покорно сказал Казанова.

– Моего содействия? – цесаревич подошел к окну, угрюмо глядя на канал. – Зачем?

– Ну, я раньше сделал мадемуазель предложение, предварительно не попросив Вашего разрешения, и фрейлина испугалась. Что естественно, будучи на чужой земле, далеко от родины, от семьи. Все произошло очень быстро. Ее можно понять. Вина моя, я признаюсь.

– Как Вы считаете, мадемуазель Снежинская разделяет Ваши чувства?

– Думаю, да, Ваше Сиятельство.

– Вы уверены? – цесаревич как-то неуклюже повернулся к Казанове, спотыкаясь о коврик. – То есть я хочу спросить, Вы считаете, что мое содействие Вам поможет?

– Да, Ваше Сиятельство.

– Я считаю, что этот брак может послужить знаменем русско-венецианской дружбы, – душевно заявил Салтыков. – Это прекрасная новость!

– Правда? – приятно удивился Казанова.

– Для меня было бы великой честью соединить этих замечательных людей, – сказал отец Феодосий.

– Хмм, – цесаревич сложил руки за спиной и важно зашагал взад и вперед по номеру, как генерал, разрабатывающий стратегию на поле битвы.

– Ваше Сиятельство? – Казанова обратился к цесаревичу после длинной паузы. – Я что-то не то сказал?

Цесаревич ходил тяжелыми шагами. Потом он остановился.

– Павел Петрович? – осторожно произнес Салтыков, заметив, как глубоко тот ушел в свои мысли.

Отец Феодосий почесал свой наперсный крест. Стояла мертвая тишина.

– Хорошо, синьор Казанова! – наконец ответил цесаревич. – Я Вас понимаю и я Вам благодарен за то, что Вы желаете сделать меня участником своей судьбы. Я Вам посодействую.

– Правда?! – Казанова кинулся на колени, целуя руки цесаревичу.

– Я постараюсь исполнить Вашу просьбу.

Салтыков с Феодосием обнялись.

– Я… я… – в глазах Казановы засверкали слезы. – Я просто не знаю, как Вас благодарить.

– Давайте поступим следующим образом. Мы все послезавтра уплываем. Так что приходите ко мне завтра вечером, синьор Казанова. Приходите и увидите, что Ваше счастье будет устроено, – сказал цесаревич твердо и уверенно.

– Да храни Вас Бог, Ваше Сиятельство!

Казанова всю ночь томился от бессонницы. Как только ему перед рассветом удалось задремать, кудахтанье кур на чердаке его тут же вернуло в состояние напряженного бдения. Он боялся вставать. Он боялся начать новый день – его пугала неопределенность его отношений с Александрой.

По тяжелой вязкой влаге он понял, что за ночь поднялась вода. Ставни были открыты, и, подняв голову, он видел, как легкий туман ложился на крышу дома синьоры Лорензон. В низком сером небе проплывали темные, почти коричневые пятна.

Он встал, прошаркал к окну и взглянул вниз. Слышался аромат свежеиспеченного хлеба. На улице расширялись лужи. Дети в них прыгали, голуби в них купались. Жильцы ставили плоские чугунные преграды на порогах. Все на калле Барбариа делле Толе было как всегда: люди, дома, погода, запахи. Все, кроме одного: Джакомо Казановы.

«Неужели я стою на пороге новой жизни? – думал он, улыбаясь кампаниле Сан-Марко, возвышающейся вдалеке. – Неужели я наконец освобожусь от этого ига? Сколько унижения надо было вытерпеть, чтобы наконец почувствовать себя полноценным, свободным человеком? Сколькими миазмами надо было надышаться, чтобы в конце вдохновиться и исцелиться? Бог вознаграждает за терпение. Бог справедлив».

На кухне синьора Бускини гремела кастрюлями.

– Вот видишь, видишь, Франческа! Спроси его, почему он не пришел домой. Где он был, а? Где?

– Я не буду его об этом спрашивать, мам.

– Хорошо, я спрошу.

– Не смей! Ты хочешь все испортить?

У Франчески слезы покатились по щеке.

– Чего?

– Ты меня мучаешь, не он! Понимаешь?

– Врешь, Фра! Ты ночами не спишь. И спишь со мной. Заметила?

– Это мое дело.

– Твое дело – это мое дело. Твое здоровье – это мое здоровье.

– Да, но моя жизнь – это моя жизнь.

– Ты себя обманываешь, доченька, ты это понимаешь?

Франческа молчала. В кухню зашла ее сестра Мария со свежими булками. Она была на девять лет младше Франчески и была более мясистой из-за любви к маслу.

– Хлеб купила, но новых дров еще не завезли, мам.

– Ой, у тебя ноги промокли, Мария! А ну-ка иди, закутайся в одеяло. Я пока вскипячу воду для тазика. Скорее, скорее. А то заболеешь.

– Хотела грибов купить, но три сольдо не хватило.

– Сейчас, подожди, я их возьму у Джакомо, – сказала Франческа.

Войдя в комнату Казановы, Франческа удивилась, что тот аккуратно раскладывал по полкам книги – те, которые раньше стояли колоннами на полу.

– Что ты делаешь?

– Порядок навожу. Пора, знаешь.

– А чего вдруг сейчас?

– Раньше все казалось как-то естественно. Сейчас нет.

– Джакомо, – Франческа посмотрела ему в глаза и сказала своим кротким детским голосом: – Мы так давно в театре не были вместе. Почему ты меня больше не берешь с собой?