Руководство к действию на ближайшие дни - Йоав Блум

– Чтобы быть счастливым, тебе нужно помнить четыре вещи, – сказала она. На ее лице мерцали отблески солнца, пробивавшегося через листья деревьев. – Всего четыре. Никто не обязан тебя любить, ты не обязан никого любить, можно любить тебя, ты способен любить.

Так, значит, да, она любила его. Существовала женщина, которой он был нужен. Оказалось, что это самый сильный на свете наркотик.

Любовь – явление, которое до тех пор казалось ему просто фантомом – когда он видел, что такое приключилось с другими людьми, более сентиментальными, улыбчивыми, из тех, кто умеет наслаждаться жизнью. Она говорила, что он добрый и милый, что под всем его цинизмом кроется нечто мягкое и нежное, как загривок избалованной сиамской кошки.

– Снимать с тебя кожуру, находить эту сочную нежную часть, которую можно гладить, я люблю больше всего. У тебя тонкая кожура социопата, что да, то да, но у кого ее нет? Под ней тот, кто обнимает меня, смотрит на меня. У людей, как и у шаров, объем больше площади поверхности. А кроме того, – она шаловливо посмотрела на него, – у тебя кубики на животе. Парня с такими кубиками упускать явно не стоит.

Надо было догадаться, что случится дальше. Он должен был почувствовать эту неожиданную тяжесть внутри, еще когда шел под венец.

Они решили, что не будут устраивать пышную свадьбу: пригласят всего нескольких друзей, свадьба состоится в саду дома ее родителей, обычная церемония, ничего сверхъестественного; ведь мы празднуем радость быть вместе, а не соревнуемся, кто больше потратил, правда? Длинными и медленными шагами он шел к подвешенному полотнищу[20] – и вдруг почувствовал, как перестает быть против всего мира – и переходит куда-то еще.

Теперь у него будет сообщник в преступлении. Сейчас, вполне официально, они оба против всего мира. Когда-то он думал, что ему никто никогда не потребуется. Но если ему никто не нужен – хотя бы она будет рядом с ним.

И когда она подошла к нему по аллее сада – растроганная, простая и растроганная, – он почувствовал, как по коже побежали мурашки. Как будто их отношения до того момента были только экспериментом, а сейчас ему впрыскивают лекарство, сыворотку чувства, которое исцелит его, поднимет туманную завесу над его глазами, покажет ему мир таким, каким он может быть, когда ты бежишь по бескрайнему полю, и ее рука – в твоей.

Он не смел посмотреть вниз, но был уверен, что между его подошвами и лужайкой дома ее родителей – хотя бы несколько миллиметров воздуха.

Мы с тобой против всего мира, мы с тобой против всего мира, мы с тобой против всего мира.

Мир дал им десять месяцев – и нанес ответный удар.

Что-то оказалось не так с анализами, повторные анализы снова дали не лучший результат, к врачу пришлось ходить все чаще, говорить о чем-то, опустив глаза, – короткие обмены репликами, полными страха, по пути на работу, – а в конце концов диагноз оглушил их, как выстрел.

Он сидел там, в кабинете доктора Какая-разница-как-его-звали, под неоновой лампой, и слушал его объяснения о том, что уже слишком поздно, о том, как уже распространились метастазы и лечение бесполезно, о том, как он сожалеет, что вынужден сообщить им об этом. Ее рука крепко сжала его руку, когда врач давал прогнозы: полгода, если ничего не делать, год или чуть больше, если уже завтра начнем наиболее интенсивное лечение, и как в этом случае пострадает качество жизни. Как будто качество жизни не страдает от невозможности отодвинуть скорый ее конец.

Слова проходили сквозь него, как излучение. Невидимые, грызущие, оставляющие разрушительный след в самом главном веществе, которое только есть, – в ДНК души. Она еще раз сжала его руку, палач за столом произнес еще одну фразу – и он просто перестал слушать. Его взгляд блуждал по корешкам книг на полке за спиной у врача, бродил по столу, заваленному бумагами, устремился к окну, в котором отражался монитор компьютера.

Авиталь предпочла прожить следующие шесть месяцев без лечения.

– Я не хочу ничего особенного, – говорила она ему. – Ни кругосветного путешествия, ни приключений под занавес. Просто хорошо провести эти шесть месяцев, пока надо мной не погасят свет.

Он ушел с работы, и оставшиеся месяцы они провели вместе, устраивали пикники в парке, как когда-то раньше, смотрели фильмы, разговаривали, даже смеялись, как обычная пара.

Ночью, когда она засыпала, он лежал в постели без сна, выходил в гостиную и целыми часами смотрел передачи восьмидесятых годов. Наконец, как-то ночью, тихо выскользнул из дома и пошел выпить. В первом же попавшемся по пути баре он уселся у стойки и стал заказывать стопку за стопкой. Водки. На третьей стопке боль притупилась, на пятой – его охватило забвение, на седьмой – чувства вернулись – в несколько раз сильнее, чем раньше. Он вдруг обнаружил, что рассказывает какому-то совершенно незнакомому человеку, который сидел у той же стойки, интимные подробности своей жизни, плачет, бьет по столу кулаками, обличает виновного – в какой-то точке где-то в воздухе.

Наконец он просто положил голову на стойку и говорил – не то с незнакомцем, не то с собой.

– Я почувствовал, как ее страх передается мне, – говорил он барной стойке, – почувствовал, как ее страх передается мне по рукам, и не смог ничего сделать.

– Представляю, как это было нелегко, – откликнулся незнакомый сосед. Оказалось, что он действительно слушал между глотками.

– Что вы говорите! – сказал Стефан.

– Слушай, я понимаю тебя. Ничто не весит столько, сколько волосок любимой женщины, – произнес незнакомец.

– Откуда ты знаешь? – Стефан приподнял голову. – Ничего ты не знаешь, ты с ней незнаком. Ты не такой, как я. Ты не чувствуешь того, что чувствую я. Ты просто еще один идиот, который сидит рядом со мной в баре. Ты никогда этого не поймешь. Мы просто упакованы поодиночке, как обернутые в шелк куски дерьма. Каждый знает только себя и интересуется только собой.

Он отвернулся от собеседника, громко выругался и закрыл глаза.

Домой он пришел под утро. Авиталь не спала и сильно нервничала.

– Где ты был? – спросила она.

– Не твое дело, – ответил он и направился в спальню.

Она схватила его за руку.

– Где ты был? – снова спросила она.

В глазах блестел страх. Она положила руку ему на щеку и повернула к себе его лицо.

– Ты плакал, – сказала она, и в ее голосе прозвучало изумление.

Как обычно, она застала его врасплох. Он ожидал, что она скажет: «Ты пил».

Ему хотелось провалиться, умчаться – прямо через стены – и долететь туда, где не будет ее запаха.

Он непроизвольно дернулся и оттолкнул ее. Пошел в гостиную. Он не кричал, не вопил, только тяжело дышал. А рукам дал свободу – и на пол полетели книги, разбился телевизор, перевернулся стол, диван… Он кружил по комнате, как стрелка часов, и крушил все по порядку, все вещи, опустошая метр за метром. На полпути, когда полкомнаты было еще цело, а половина лежала в хаосе разрушения, он снова ощутил прикосновение ее руки. Он хотел оттолкнуть ее, но не смог – и рухнул на пол.