Мои Великие старики - Феликс Медведев

И Вицин бросил белой голубке щедрую пригоршню пшена.

Март 1997

P.S. Не знаю, правда это или нет, но я слышал, что на похороны Георгия Михайловича Вицина в октябре 2001 года принесли клетки с двенадцатью голубями. И когда гроб выносили из подъезда, птиц выпустили. Но один голубь упал замертво…

«Многие секреты я возьму с собой в могилу…»

Мы сидели друг против друга за низким журнальным столом. Лицом к лицу. Звонил телефон, тикали настенные часы, за дверями кабинета чуть слышно звучали голоса. Я видел в упор известную всему миру божью отметину на лбу человека, еще не так давно едва ли не самого могущественного на Земле, так резко и круто рванувшего на себя штурвал истории, что уже никто не сможет развернуть его в обратном направлении.

Сколько бы я ни читал о нем книг и статей, сколько бы ни смотрел телепередач, ощущение его, живого и близкого, доступного хотя бы в эти ближайшие полтора часа, утвердило меня во мнении, что он, Михаил Горбачев, и велик, и слаб одновременно. Я вел беседу с политиком, без имени которого уже непредставимо уходящее столетие, а быть может, и тысячелетие. Да, велик, потому что возложил на свои плечи грандиознейшие задачи, да, слаб, потому что переоценил себя.

В течение десяти лет перестройки он был для меня символом свободы, звездой моих устремлений. Я разговаривал с ним по телефону, был рядом в минуты его общения с массами. На одной из своих книг, вышедших в период гласности, я с юношеским максимализмом написал автограф: «Вы были моей надеждой, оставайтесь ею». Но он не остался. Потому что и велик, и слаб. И моя надежда умерла в тот предательский час, когда он после Фороса спускался с трапа самолета и его свитер продувал душный шереметьевский ветер. Но это был ветер уже навсегда уходящей эпохи, эпохи Горбачева.

С Михаилом Горбачевым

– Считается, Михаил Сергеевич, что вы легко отдали власть.

– Кому же я легко отдал власть? Борису Ельцину? Давайте разберемся. С Ельциным мы совершенно разные политики. Если бы он был избран в 1985 году Генеральным секретарем, в стране не было бы никаких реформ.

– Почему?

– Потому что для Ельцина главное – власть, а все остальное второстепенно. Горбачев же к власти не рвался. В день смерти Черненко ночью собралось Политбюро, чтобы решить вопрос о преемственности управления страной: кому рулить, кому править. Гришин, тогдашний первый секретарь Московского комитета партии, внес предложение утвердить Горбачева председателем похоронной комиссии. Вы представляете, что это такое? Это означало фактическую передачу власти в мои руки. Я же предложил подумать до завтра и все решить в два часа дня на заседании Политбюро. То есть демократически предложил все взвесить, посоветоваться друг с другом и принять решение.

И Политбюро решило рекомендовать меня на пост генсека. Почему меня? Я чувствовал, что страна стоит на рубеже огромных перемен. Если их не проводить, начнется сползание в пропасть, деградация. Позади – череда похорон. Я был самым молодым в Политбюро.

– Получив власть, вы почти сразу начали ее передавать другим.

– Совершенно верно. Получив поддержку в обществе, в политических кругах, я мог легитимно начинать позитивные процессы. Власть у генсека была огромная, ни один правитель в мире не обладал такими полномочиями. Как демократ (а что такое демократия: демос + крат = власть народа), исходя из своих убеждений, я начал эту огромную власть передавать, разукрупнять. Честно, искренне. Но спустя какое-то время понял, что номенклатура боится демократизации, а мне грозит хрущевский вариант. Соберется пленум, и мне заявят: дескать, хватит реформации, мы на тебя нагляделись, нам твои коленца не подходят. Не важно, что стране подходят, важно, что им не подходят. Поэтому и январский Пленум ЦК, и партконференция 1988 года дали возможность политических свобод, чтобы население почувствовало себя гражданами. Впервые за тысячу лет российской истории.

Страна становилась другой. Той, которую все труднее было изменить. Так вот, эта сознательная деятельность была направлена на перераспределение власти: от союза – к республикам, от центра, от номенклатуры – к гражданам. Кому же должна принадлежать власть, если не тебе, коль ты демократ?

– Но Борис Николаевич сам рвался к «престолу», в стране зарождалось двоевластие. И вы были ему мощным соперником.

– Да, Ельцин мстил Горбачеву за прошлое. А я с пониманием относился к сложной ситуации. Как ответственный человек демократических убеждений.

– Ведь у вас была возможность в свою очередь отомстить Ельцину за своеволие, за его закидоны, за его своенравный характер.

– Конечно. Я мог загнать его туда, куда Макар телят не гонял. И занимался бы он заготовкой цитрусовых для страны. Но я этого не сделал, я оставил его в ЦК и предложил пост министра в правительстве. Сохранил его. Давал пример, прецедент политического решения кадровых вопросов. Когда же Ельцин оказался наверху, он использовал власть, чтобы реализовать свои мстительные планы. Такова натура Бориса Николаевича. И вот тут развернулась борьба, которая вылилась в противостояние.

– И неужели вам ни разу не удалось договориться, найти компромисс?

– Договаривались, сидели с ним так же, как с вами сейчас, беседовали, взвешивали, а когда расходились и он попадал в объятия своего окружения, все возвращалось на исходные позиции.

– Некоторые задаются вопросом: почему же осенью 91-го в Беловежье вы его не арестовали?

– Такой вариант я в голове прокручивал. Но в тот момент резкие движения могли расколоть страну, окунуть ее в гражданский конфликт и даже умыть кровью. Поэтому такой сценарий развития событий был для меня неприемлемым. Я верил и надеялся на конституционные возможности.

– Вы имеете в виду и Верховный Совет, который решал судьбу Беловежского соглашения?

– Да, я сказал себе: пусть все решает Верховный Совет. И меня поразило, что Верховный Совет Беловежское соглашение принял на «ура». А ведь в нем было восемьдесят шесть процентов коммунистов. Это те же коммунисты, которые в августе девяносто первого пошли на путч, чтобы предотвратить распад Союза. Вот таков ответ на ваш вопрос, легко ли я отдал власть.

– Михаил Сергеевич, не проходит и дня, чтобы массмедиа не вспоминали вас или добрым, или лихим словом. Это хороший признак. Как говорил Маяковский, значит, вы матери-истории ценны. Одно из последних сообщений: испанская монахиня, приближенная к святому престолу, заявила, что во время встречи Михаила Горбачева с Папой Римским в 1989 году советский коммунист номер один упал на колени и попросил прощения за все свои грехи. Сообщение очень интересное. Вопрос в лоб: было или не было? За какие грехи вы просили прощения у Папы Римского?