Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

Он увяз в ней, как в песчаной топи, и сколько бы ни пытался выбраться, лишь глубже тонул. Кайя ощущал этот песок на губах. В легких. В глазах, забившимся под веки, расцарапывающим склеру, вызывающим безумное желание ответить ударом на удар.

Сдерживался. На грани слепоты.

И почти оглохнув от собственного крика, которого, к счастью, никто не слышал.

Кормак появился в пятницу, и если не поленился подняться на вершину Кривой башни — после смерти Хендриксона Кайя заблокировал подъемник — то дело и вправду было важным.

На крыше становилось немного легче. Кайя вытащил кресло, и ковер, не для себя — для кота, который порой составлял компанию, не столько Кайя, сколько голубям, которые слетались во множестве.

Впрочем, ковер был достаточно большим, чтобы хватило места для обоих.

— Я не помешал вашему отдыху? — Кормак остановился в шагах пяти. Но тень его, слишком длинная тень для такого невысокого человека, вытянулась, словно желая перерезать башню пополам.

Или выглянуть за край.

Кайя выглянул.

Море. Скалы. Солнце. Ничего нового.

А Кормак занял кресло, сел свободно и трость положил на колени. Гладит дерево, точно оно живое…

— Вы действительно вознамерились наказать всех.

Это не вопрос, утверждение, с которым Кайя не собирался спорить. Не был уверен, что сумеет. Но вдруг понял, что ненависть — тоже источник сил.

Песок на глазах растаял.

— Готов признать, что у вас, вероятно, хватит терпения довести задуманное до конца. Но что будет потом?

Кайя сел и потянулся.

Зевнул, убеждаясь, что лицевые мышцы все еще подчиняются ему. А сны в последнее время были… странными. Не мучительными, но и не дающими отдыха. Волны пробивались и в забытье, но там шум прибоя не раздражал, скорее обессиливал.

По пробуждении не хотелось вставать с постели.

И Кайя часами лежал, разглядывая потолок или стену.

Но все же вставал. Заставлял себя умыться. Одевался.

Ел, если случалось обнаружить в пределах досягаемости еду.

Поднимался наверх.

Слушал город.

Воевал с собой.

— Я не говорю о том, что будет со страной. Вы о себе подумали? О том, во что превратитесь? Вы целенаправленно сводите себя с ума. А вернуться сумеете?

Кайя не знал. Иногда казалось, что сумеет. Чаще — нет.

И в любом случае, выбор был сделан.

— Или думаете, что Изольда примет чудовище?

— Не знаю. Но я спрошу.

Если получится.

Кормак хмурится, и тень его все-таки вползает на зубцы башни.

— Я готов заключить сделку. Мой внук должен быть назван наследником, а в остальном я приму ваши условия.

— Нет.

— Почему? Вам мешает Совет? Он перестанет существовать. Моя дочь уедет из города. Выйдет замуж. И в жизни больше вас не потревожит. Я готов подать в отставку, равно как готов служить вам. Действительно служить.

Он верит в то, что говорит.

Тем интересней.

— Дункан, — Кайя потер щеку, с неудовольствием обнаружив, что щетина отросла. — Знаете, раньше я многого не понимал. Например, почему трое взрослых людей считают меня виноватым в том, что несчастливы. А теперь вот как-то все и сложилось. Моя мать получила титул. И понимание, что она всегда будет второй. Первой по протоколу, но второй во всем остальном. А я — как постоянное напоминание, что ее использовали как племенную кобылу. И главное, что вы свою часть сделки не выполнили.

Кормак не спешил отрицать.

— Это ведь вы помогли состояться этой свадьбе?

— Вашему отцу нужна была поддержка Теккереев.

— И где теперь Теккереи? — Кайя сделал себе заметку выяснить, хотя вряд ли от рода что-то осталось. — Полагаю, вы заняли их место? И думаете, что произошло это сугубо благодаря вашему уму? Ну да Ушедший с вами, я о другом. Вы обещали моей матери положение и власть, а в результате она была куклой. Объектом насмешек и жалости.

— Без нее вас бы не было.

— Иногда мне кажется, что лучше бы меня не было. Вы же не позволили леди Аннет родить ребенка. Заботились о чести рода… и да, моем благополучии, верно? Опять же, я напоминал ей о том, чего она была лишена. Вы стравливали их. Как стравливали меня и Совет. Постоянно. Не позволяя остыть. Остановиться. Подумать. Вы раз за разом лили морскую воду на раны, и заботились, чтобы эти раны никогда не заживали. И мой отец слышал эту боль. Я только не понимаю, почему у него не хватило сил избавиться от вас.

Со стуком трость касается камня, поворачивается в морщинистой руке, почти выскальзывая — тоже поманили свободой — но остается в крепких пальцах. Раскрытая ладонь упирается в набалдашник, и металл давит на кожу.

— Потому что в отличие от тебя, он понимал, что мормэр не имеет права брать в жены беглую рабыню. А незаконнорожденные дети — претендовать на престол.

Кормак встает, медленно, с явным трудом.

— Он действовал в твоих интересах. Всегда.

Легкое касание виска.

— Ты был слишком… управляем. Эмоционален. Неуравновешен. Мягкотел. Ты не мог управиться даже со своим дружком, прощая ему буквально все. Как было доверить тебе страну?

Разодранную в клочья, захлебывающуюся кровью, обезумевшую следом за хозяином.

— Тебя вынудили подчиниться закону, но разве не для твоего же блага? Посмотри, сейчас ты вновь даешь эмоциям взять верх над разумом. Я предлагаю тебе свободу. Сейчас, а не через год или два, когда ты обезумеешь настолько, что эта самая свобода станет тебе безразлична. А ты холишь обиды и отказываешься от нее. И в свою очередь спрашиваю — почему?

Он ведь знает ответ. Ищет только подтверждения, и Кайя готов его дать.

— Вы враг, Дункан, — он ложится на ковер, нагретый солнцем. И яркое, оно пробивается сквозь веки россыпями разноцветных точек. Песок исчез. Тоска отступила. На время. — Вы начали разрушать мою жизнь еще до моего рождения. И не остановились после. Я понимаю ваши мотивы, но… вы планомерно и хладнокровно уничтожали мою семью. И я хочу посмотреть, как уничтожат вашу. По-моему, это вполне естественное желание. Человеческое даже.

— Договор…

— Договор гарантирует отсутствие агрессивных действий с моей стороны. И я, как видите, его исполняю, несмотря на то, что мне безумно хочется вас убить. Но вот люди, те самые, которых вы натаскивали на травлю, ничего о договоре не знают. Они разорвут вас… то есть, и вас тоже.

— Все-таки ты чудовище, — с какой-то грустью произнес Кормак.

— Стараюсь.

В голову вдруг пришла замечательная идея.