Китайская головоломка - Аркадий Жемчугов

Разумеется, он прибегал и к известной ему марксистской терминологии. Но его знания марксизма были весьма поверхностны. Во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление, и Бо Гy подтвердил это… Мао в присущей ему эклектической манере истолковывал марксистские понятия, вкладывая в них совершенно иное содержание. Так, он часто говорил о пролетариате, но понимал под ним отнюдь не только промышленных рабочих, а все беднейшие слои населения: батраков, мелких арендаторов, ремесленников, мелких торговцев, кули и даже нищих… Гегемонию и диктатуру пролетариата — Мао употреблял поочередно оба этих термина — он сводил к господству коммунистической партии, которое воплощалось через власть Красной армии…

Но еще больше, чем на «народнических замашках», как мы говорили в шутку, его влияние основывалось на традиции многолетней вооруженной борьбы, в ходе которой он стал своим среди крестьян. На горожан, не участвовавших в этой борьбе, он обычно смотрел презрительно… Он признавал только вооруженную борьбу крестьянской армии. Будучи во власти иллюзии, будто только он один призван довести до победы революцию, как он ее себе представлял, Мао считал дозволенным любое средство, которое приближало его к цели к личной неограниченной власти».

* * *

Первая Китайская советская республика просуществовала недолго. В течение первой половины 1934 года она была почти полностью блокирована войсками Чан Кайши. Встал вопрос о прорыве блокады и выходе на оперативный простор.

16 октября 1934 года в обстановке строжайшей секретности Красная армия покинула Жуйцзинь и направилась на юго-запад, с тем чтобы начать, как это стало ясно позже, Великий поход на 25 тысяч ли, который завершится созданием новой, главной базы КПК — Особого района с центром в Яньани.

Тогда же, как пишет в своих мемуарах П. Владимиров, «партией руководил Бо Гу, а военными действиями — Ли Дэ (Отто Браун)». Подтверждает это и Мао Мао: «Мао Цзэдун к тому времени давно уже оказался не у дел, руководство ЦК партии было захвачено Бо Гу, проводившим линию Ван Мина и находившимся под его влиянием. Главная военная власть была сосредоточена в руках военного советника Ли Дэ. Ван Мин уже давно переехал за десятки тысяч ли в столицу СССР Москву и оттуда, опираясь на Коминтерн, издали управлял партией и армией в Китае и держал в своих руках судьбы китайской революции».

…В канун 1935 года подразделения Красной армии успешно форсировали достаточно широкую и, главное, бурную, капризную реку Уцзян в провинции Гуйчжоу. А затем 7 января 1935 года практически без боя взяли древний город Цзуньи. Уставшие в походе войска получили двенадцатидневный отдых. А их руководители решили провести расширенное совещание Политбюро ЦК КПК, в повестке дня которого значились: подведение итогов борьбы против пятого похода Чан Кайши и первого этапа Великого похода. Мог ли кто-нибудь подумать, что этому совещанию, состоявшемуся, по одним данным, 78 января, а по другим — 1517 января, суждено будет стать поворотным пунктом в жизни не только Мао Цзэдуна, но и всей Коммунистической партии Китая?!

В Москве это совещание воспримут не иначе, как «переворот в Цзуньи». При этом на Старой площади не преминут подчеркнуть, что «голосование ни по резолюции, ни по организационным вопросам не проводилось. Было просто объявлено о преобразовании Секретариата ЦК, и Мао Цзэдун, который ранее занимал посты председателя Революционного правительства и Революционного военного совета Красной армии, практически стал во главе Компартии Китая», что «по существу на совещании все решали 3035 военных начальников из частей, находившихся под контролем Мао».

В действительности же не все было так просто и прямолинейно. Протокол совещания, судя по всему, был безвозвратно утерян в ходе дальнейших скитаний Красной армии. Поэтому о том, как проходило это историческое совещание, можно судить лишь по воспоминаниям его участников и опубликованной спустя годы резолюции. Что же касается проблемы голосования, то не исключено, что когда перевес голосов в пользу Мао Цзэдуна стал абсолютно очевидным, решения и резолюция принимались без голосования. Такое практиковалось. Именно так, к примеру, было на проходившем в середине мая 1935 года в окрестностях города Хойли другом заседании Политбюро. Все решения на нем, по словам принимавшего в нем участие О. Брауна, «принимались, не прибегая к формальному голосованию». Кстати, и в КПСС такое тоже бывало.

* * *

…«Первым на совещании в Цзуньи с отчетным докладом выступил Бо Гy, — свидетельствует О. Браун. — Затем в содокладе Чжоу Эньлай более подробно остановился на военной стратегии и тактике Центральной группы. Оба строго придерживались обсуждавшейся темы… После Бо Гу и Чжоу Эньлая с большим докладом, фактически основным, выступил Мао Цзэдун. На сей раз, вопреки обыкновению, он пользовался, по-видимому, тщательно подготовленным конспектом. Доклад Бо Гу он назвал «в основном неправильным».

И далее: «Мао Цзэдун обвинял Бо Гу, Чжоу Эньлая и меня в том, что мы «заменили решительную активную оборону чисто пассивной», «вели вместо маневренной войны позиционную, или фортификационную», и пытались «сдержать вражеское наступление» вместо того, чтобы «уничтожить врага в решающем победоносном сражении. О. Браун признает, что «разумеется, были допущены просчеты и ошибки… но они были непомерно раздуты и абсолютизированы Мао Цзэдуном».

Самое же главное, и это не ускользнуло от внимания коминтерновца, что «Мао пытался так изобразить дело, будто все разногласия были связаны с двумя принципиально различными военно-стратегическими концепциями — правильной, его собственной, и неправильной, которую представляли Бо Гу, Чжоу Эньлай, я и другие». Отсюда следовал вывод, зафиксированный в резолюции совещания, о том, что «борьба против «чисто оборонческой линии» в военных делах есть борьба против конкретного проявления правого оппортунизма внутри партии».

«С самой резкой критикой, — отмечает О. Браун, — Мао Цзэдун обрушился на методы руководства для того, чтобы оклеветать меня и изолировать Бо Гу… Мне он инкриминировал обвинение в том, что я якобы «забрал в свои руки всю работу военного совета» и «полностью упразднил коллективное руководство».

И тут же О. Браун невольно подтверждает слова Мао Цзэдуна: «Надо признать, что круг лиц, принимавших решения, и в самом деле был узок».

Мао «противопоставлял друг другу в партийном руководстве две группы: «мы» и «они». «Мы», то есть обвинители, — он сам и его сторонники. «Они» — обвиняемые, то есть Бо Гу, Чжоу Эньлай, я и другие».

Была ли отвергнута или принята критика, с которой выступил Мао? Вновь слово О. Брауну: «Бо Гу до конца отстаивал свою точку зрения, однако дал понять, что с критикой отдельных оперативных и тактических решений он согласен и готов честно сотрудничать в проведении принятой на совещании в Цзуньи линии… Чжоу Эньлай, как и следовало ожидать, открыто перешел на сторону Мао Цзэдуна. Что касается меня, то я… воздержался от выступления до получения и изучения протокола обсуждения или, по крайней мере, проекта решения».

В отличие от Старой площади и О. Брауна у Пекина свой собственный взгляд на «переворот в Цзуньи». Излагая его, Мао Мао прежде всего перечисляет участников совещания поименно, как бы давая тем самым понять, что «все решали» не какие-то «3035 военных работников», а весьма влиятельные и авторитетные деятели КПК и Красной армии. Это — члены Политбюро Бо Гу, Чжан Вэньтянь, Чжоу Эньлай, Мао Цзэдун, Чжу Дэ, Чэнь Юнь, кандидаты в члены Политбюро Ван Цзясян, Лю Шаоци, Дэн Фа, Хэ Кэцюань, руководители штаба и армейских групп Красной армии Лю Бочэн, Ли Фучунь, Линь Бяо, Не Жунчжэнь, Пэн Дэхуай, Ян Шанкунь, Ли Чжожань, начальник секретариата ЦК Дэн Сяопин, военный советник Коминтерна в Китае Ли Дэ и переводчик У Сюцюань.