Единая теория всего. Том 3. Антропный принцип - Константин Образцов

– До свидания, – ответил я, чуть подумав. – Будем на связи.

Я сошел с трапа и обернулся.

Корабль исчез – ни огней, ни музыки, ни даже тени, только в неподвижном предутреннем воздухе повис странный отзвук, как будто лопнула толстая стальная струна, да масляно-черная густая волна плеснула прощально о камень.

Первым делом я активировал защитный значок. Олимпийский волчонок ободряюще подмигнул красным глазом. Как бы там ни было, я не хотел пока, чтобы меня могли обнаружить ни Стелла, ни Яна. Нужно было сначала во всем разобраться.

Я присел на гранитный парапет набережной, вытащил из смятой пачки последнюю сигарету и с удовольствием закурил. Все вокруг было темно, пусто, недвижно, словно декорация в ночном театре, ожидающая появления актеров и зрителей, и похоже, что в предстоящем спектакле мне отводилась роль марионетки, ниточки от которой рвут друг у друга из рук повздорившие кукловоды.

Но это мы еще поглядим. Может, я и стойкий солдатик, но не такой уж и оловянный.

Я выбросил окурок в воду, перешел проезжую часть и направился в сторону улицы Красной, чье устье чернело под полукружием арки меж торжественных бело-желтых фасадов бывших Сената с Синодом, похожих, как близнецы.

На вчерашнем номере “Вечернего Ленинграда”, приклеенном на газетном стенде, значилась дата: 28 августа, вторник. Ночь в закулисье обернулась четырьмя днями снаружи, и оставалось только догадываться, что могло случиться здесь за это время.

Рядом со стендом прислонилась к стене покосившаяся телефонная будка. Я вытащил из кармана брюк кошелек; в нем позвякивало немного мелочи, среди которой нашлись двухкопеечные монеты. Я вошел в будку и набрал свой домашний номер.

Папа снял трубку после второго гудка – знак тревоги, когда человек и в пятом часу утра спит вполглаза, поставив телефон рядом с кроватью.

– Я слушаю.

– Папа, – сказал я.

В трубке немедленно щелкнуло.

Отец откашлялся и ответил:

– Сынок.

– Папа, я в порядке. Прости, что пропал – были свои обстоятельства…

– Понимаю.

Отец помолчал, видимо, подбирая слова, и произнес:

– У нас все хорошо. Мама волновалась очень, но позвонил твой начальник, полковник Макаров, и сказал ей, что ты на специальном задании. Успокоил немного.

“Спасибо тебе, Иван Юрьевич, – подумал я. – Человек”.

– Очень поддерживают товарищи из госбезопасности, – продолжал отец. – Заботятся о нас, присматривают, вот, дежурство в парадной установили, чтобы нам было спокойнее. До работы провожают. Как бы мы без них справились, даже не знаю.

– Я понял, папа. Спасибо.

– Да не за что, сын. Ты береги себя.

– Обязательно буду. Все, пап, мне пора. Маме привет передай и скажи, что я скоро вернусь.

Я повесил трубку. Весь разговор занял едва ли минуту, но рисковать не хотелось. Нужно было найти другой телефон, хотя, если заботливые товарищи из госбезопасности успели определить адрес, то очень скоро будет перекрыт весь квартал и уйти от преследования на пустынных утренних улицах мне не удастся.

У меня были удостоверение сотрудника уголовного розыска и надежда, что мою физиономию еще не расклеили на каждом углу под заголовком “РАЗЫСКИВАЕТСЯ”. Идея ломиться под утро в двери коммунальных квартир с требованием дать позвонить была так себе, но другой альтернативы заячьей пробежке по проспектам и переулкам в поисках телефонной будки я не видел.

Мне повезло: в тесном, как печная труба, и таком же закопченном дворе дома в боковом переулке я увидел вход в кочегарку. Из открывшейся в ответ на настойчивый стук двери пахнуло удушливым паром, съестной вонью и копотью.

– Уголовный розыск, – я ткнул перед собой раскрытым удостоверением. – Необходимо воспользоваться телефоном.

Долговязый худой истопник с жидкой китайской бородкой и длинными вьющимися волосами, подвязанными узкой тесемкой, равнодушно кивнул, прошел внутрь и показал пальцем:

– Вон там.

Котельная была из старых, тех, что первыми пришли на смену дровяным печкам в квартирах. От угольной топки исходил вязкий жар, под узким окном расположился топчан с засаленным солдатским одеялом; на столе, среди культурных напластований, оставленных несколькими поколениями кочегаров, примостился громоздкий телефонный аппарат старого образца с буквами на диске набора. Я подвинул ногой шаткую табуретку, присел и снял трубку.

В квартире на Лесном никто не отвечал. Я дал гудков десять, нажал на рычаги, позвонил снова – безрезультатно. Это могло означать, что дела совсем плохи – или что кто-то просто отключил телефон на ночь, но я не стал терзаться догадками: нужно было выяснить многое, а время поджимало.

Косте Золотухину дозвониться тоже не получилось. Я подумал немного, полистал записную книжку и набрал домашний номер Леночки Смерть. Бог весть, как он у меня оказался, но звонить по нему мне не доводилось ни разу.

– Общежитие! – недовольно продребезжал старушечий голос на другом конце провода.

– Пожалуйста, Сидорову Елену, – попросил я. – Это срочно.

Я был готов к возмущению или вопросам, но их не последовало: видимо, на вахте привыкли, что Леночке по делам службы то и дело звонят в неурочное время. Трубка громыхнула о стол, послышались шаркающие шаги и все стихло. Шли минуты. Я покосился на истопника: тот растянулся на топчане, закинув ноги на низкую спинку и держа перед собой книжку в строгом академическом переплете. Заглавия я не разглядел.

Тишина в телефонной трубке ожила, послышались шаги, кто-то споткнулся, зашипел, выругался, и наконец я услышал сиплый спросонья голос:

– Сидорова.

– Лена, привет, – сказал я.

– Адамов! – закричала она и замолчала.

Снова наступила тишина.

– Алё! – позвал я. – Алё!

В трубке всхлипнуло.

– Лена! Ты меня слышишь?

– Адамов, – выдохнула она. – Ты живой вообще?!

– Вполне, просто…Я немного выпал на время из жизни.

– Да что у тебя там творится?! Где ты, что с тобой?!

Щелчков не было слышно, но я на всякий случай спросил:

– Лена, а мы сейчас одни?

– Что? Да, то есть нет, в смысле, тут Сталина Тихоновна только, но она отошла…А! Ты про это! Нет, общагу не слушают, только мой рабочий зачем-то…Адамов, тут из-за тебя такое творится!..

Таинственное исчезновение капитана уголовного розыска Адамова стало главной новостью в ГУВД. Людям вообще нравится рассказывать друг другу истории, в которых кто-то знакомый как следует оскандалился, и предвкушать, как потом оскандалившемуся нагорит. Недостатка в материале не было: не успели еще в курилках, столовой и коридорах в подробностях обсудить события эпической “битвы при Кракенгагене”, в которой тот же пресловутый Адамов был главным действующим лицом, как вот тебе раз: теперь он еще и пропал без всяких объяснительных оправданий. Неформальные разговоры вначале носили в основном юмористический характер и строились вокруг версии, что злосчастный капитан просто запил горькую после катастрофического провала инициированной им операции, поминая в качестве дополнительных аргументов в пользу такого предположения личную драму с покинувшей его накануне свадьбы невестой и совершенно безрезультатную работу по делу “вежливых людей”. В официальных же кабинетах обстановка стремительно накалялась; может быть, в обычной ситуации полковнику Макарову удалось бы на некоторое время замять дело, но докладов и объяснений в связи с событиями на канале Круштейна ждали на самом высоком уровне и самым же решительным образом требовали немедленно отыскать, доставить и покарать. Дело шло к объявлению в розыск. Примерно сутки мне подарил Костя Золотухин, в рамках народной гипотезы происходящего признавшийся с покаянным видом, что Адамов пьет у него на даче в компании сомнительного поведения девиц, и что вот прямо сейчас за ним уже едут и непременно доставят хоть тушкой, хоть чучелом. В пятницу, когда версия о загородной вакханалии лопнула, полковник Макаров, с беспримерным мужеством поставив на карту незапятнанное взысканиями личное дело – а может быть, что и звездочки на погонах – лично доложил генералу, что капитан Адамов находится в служебной командировке и в обстановке глубокой секретности, рискуя жизнью, проводит оперативные мероприятия с целью до конца разобраться во всех причинах и обстоятельствах Кракенгагенских событий.