В каждом молчании своя истерика - Ринат Валиуллин

– Рассуждаешь, будто вам по девятнадцать.

– Ага, фантазирую.

– Фантазировать можно на тему тех, кого плохо знаешь, а лучше даже – с кем не знаком. Со старыми мужьями или с бывшими это называется поддерживать отношения.

– А что с бывшими?

– Что-что, звонят. Я всегда их волновала и буду волновать, как море любви, в которое им больше никогда не окунуться.

– Да, близость – она как мороженое, сладкая, но пачкается, ходишь потом с липкими чувствами и боишься к кому-либо прикоснуться.

– Почему для женщины путь к близости всегда дальше, чем для мужчины?

– Потому что у всех женщин далеко идущие планы.

– Да, точно, я тоже думала: у меня с ним на одну ночь. Черт, затянулось на целую жизнь. Я, конечно, могла бы его полюбить, но он же женат. Теперь пребываю в состоянии постоянного психоанализа.

– А как же теория случайного секса, разработанная нами на третьем курсе. Помнишь?

– Ну, конечно. С некоторых пор я не верю в случайные связи. Я не хочу, чтобы кто-то ковырялся во мне своим любопытным членом. Мое сердце не гостиница. Там нет номеров на ночь. Что-то печально мне сегодня.

– Это все осень.

– Да, безумие закончилось, море закончилось, закончилось даже солнце. Лета, как всегда, не хватило.

– Как обычно, не успеешь раздеться, как природе уже стыдно за тебя, и она торопится прикрыть твою прекрасную наготу желтыми листьями. А как же Марко?

– Марко тоже закончился.

– Совсем?

– Не знаю.

– Тяжело тебе без него?

– Ощущаю себя змеей по весне, пытаюсь сбросить кожу вместе с его прикосновениями.

– Ну и как?

– Боюсь. Если сброшу, стану еще чувствительней, если оставлю – совсем бесчувственной к кому-либо.

– А как же твоя теория бессознательного?

– По Фрейду я уже пробовала, хочется по любви. Мне нравятся мужчины масштабные, не те, что воруют по мелкому, на одну или пару ночей, а так, чтобы украли меня одним большим чувством.

– Ты до сих пор считаешь, что все зависит от мужчины?

– А ты считаешь, от женщины?

– Нет. Любовь не зависит ни от мужчины, ни от женщины. Независимость – ее сильная сторона.

– Вот и я говорю, после Марко кругом сплошные влюбленности. Только если влюбленность – это праздник, на который тебя пригласили, то любовь – это праздник внутри тебя. Вот я и хожу по праздникам, не могу определиться, потому что внутри его нет.

После этих слов телефон задрожал на столе, София посмотрела на экран:

– Можешь ты ответить, – она протянула Ларе трубку.

– А кто это?

– Понятия не имею. Дала одному телефон, теперь звонит постоянно.

– Зачем дала? – приложила она к уху незнакомца.

– Не волнуйся, только телефон.

– Алло… Ее нет, она вышла… Куда-куда? Из себя вышла… Конечно вернется, как только вы перестанете ей звонить.

– А если это тот самый, которого ты ищешь? Если это судьба?

– Судя по голосу – это не судьба, а ее произвол, на который меня бросили. Так и мучаешься: у одного голос не тот, у другого квартиры нет, третий женат, а с четвертым не о чем даже помолчать. Женихов достаточно, не знаю, которого выбрать.

– Ты рассуждаешь, будто собираешься голосовать на выборах.

– Именно. Жаль, что отменили графу «против всех».

– Если ты сомневаешься в своем избраннике, значит, не ты выбирала, а тебя.

– Скорее всего. Я уже такая взрослая, а разбираться в людях так и не научилась.

– Но с детьми в школе же у тебя получается, – захотелось как-то погладить подругу Ларе.

– Но то дети, я все думаю, как научиться разбираться в людях?

– Методом тыка.

– Это больно.

– Это приятно, если быть разборчивой. Извини, я не тебя имела в виду.

– Я понимаю, о чем ты. И куда меня приведет эта постель?

– Будто ты не знаешь. Все постели ведут либо к размножению, либо к одиночеству. В зал-то еще ходишь?

– Само собой, – подняла руку и напрягла бицепс София, улыбнувшись.

– Я вижу, стройняшка. Ну и как там?

– Спортом пахнет. А мужчины еще менее решительные. Либо слишком сильно увлечены собой, либо слишком свободны в отношениях. Ты не знаешь, как мне надоели эти свободные отношения.

– Эти, это какие?

– Когда, как бы ты к человеку ни относилась, он тебе в любой момент может сказать: «Свободна!».

– Да ладно тебе, зато теперь у тебя есть сын, – сделала паузу Лара, внимательно рассматривая свою подругу, будто раньше ей не приходилось это делать, пребывая во власти мишуры тех комплиментов, которыми они осыпали друг друга. Она вдруг увидела ее, ждущую кого-то дома у окна. С фарфором, дымящимся в руке, теплым, как душа ее, кофе. Там за стеклом, столица, словно невеста, примеряла на себя белое платье первого снега, которое люди топтали. Как обычно, спешили. Ей, наблюдающей из-за стекла, было некуда. Кристаллы Сваровски катились один за другим по щекам: «Плачу, как идиотка». У меня же есть теперь сын, подошла и обняла свой подарок, что складывал в комнате кубики, поцеловала.

– Мама, а кто эта тетя?

– Какая тетя?

– Та, у окна, которая так на тебя похожа и давно уже ждет кого-то.

– Лара, – вывела ее София из гипноза, – я тебе рассказываю, а ты совсем не слушаешь.

– Что? – очнулась Лара.

– Знаешь, что мне не нравится в некоторых мужчинах? Иногда смотрят так долго, так пронзительно, и ведь видят, что мы симпатичны друг другу настолько, что уже начинаем строить планы, не то чтобы замок, где можно лелеять свою распущенность, нет, хватило бы обычной отдельной двушки, так в этот момент он уходит, не сказав ни слова.

– Да что с тобой? – снова заметила София, что подруга ее не слушает.

– Не знаю, гложет что-то, а что – не могу понять. Какая-то дикая неудовлетворенность.

– Осенняя депрессия?

– Возможно, это тоже: природа, сбрасывая свой наряд, будто обнажает мои нервы. Вчера прочла, что депрессия лечится сексом, как ты думаешь?

– Нет, сексом здесь не отделаешься, тебе нужно что-то более эффективное, влюбленность, например.

* * *

Интерьер этого кафе позабавил меня тем, что стены цвета крем-брюле были увешаны копиями старинных фото нашего города. Того самого давно несуществующего его вида, в котором он пребывал в пору становления и роста. Здания-призраки, снесенные, словно головы улиц, чьей-то властной рукой, сами улицы с конными повозками вместо автомобилей, с черно-белой суетой городской жизни. Ее создавали горожане, которые мало изменились, разве что одежда, лица их выглядели точно так же, как и сейчас, озабоченные все той же жаждой любви или наживы.