В каждом молчании своя истерика - Ринат Валиуллин

Большой зал столиков и диванчиков блестел вопросом: сколько женщин, отмороженных судьбами, заливают свою неопределенность пирожными и кофе? До встречи оставалось еще время, и чтобы не терять, я решил убить его здесь каким-нибудь буше. Внутри кафе царил приятный дух из букета карамели, сливок и ванилина, единственное, что раздражало – это радио, его было слишком, и дело не в музыке, звучащей из динамиков, а в безвкусных ведущих, которых можно было заткнуть разве что эклерами. Атмосфера, полная выпечки, кофе и женщин, бросалось в глаза, что многие из них вышли выгулять свое одиночество. По обыкновению они брали два пирожных – себе и ему. Одни медленно кромсали сладкое, прежде чем закинуть за створки губ, затем тщательно пережевывали, другие, напротив, ели жадно и быстро, глотая большими кусками. «Все как в сексе», – подумал я, замечая довольную тень удовлетворения на их лице. Главное, результат. Меня отвлекла официантка:

– Что желаете?

– Мне, чтобы время быстрее шло.

– Может, вам лучше в бар?

– Я за рулем.

– Тогда могу предложить новинку – кекс «Ожидание».

– И чайник чая с бергамотом, – добавил я.

Я оставил ненадолго общество сладкоежек и посмотрел в окно, где сновали люди. Они все время жили для меня за окном моих зрачков и каждое движение век, когда я моргал – как перезагрузка, но мир не менялся. Люди не останавливались, они также активно рождались и умирали, как в какой-нибудь незамысловатой компьютерной игре. Многие из них не знали, для чего же они живут, остальные так и не узнали. Я знал, и «Ожидание» мне в этом смысле помогло. Наконец, Кира появилась в дверях, она быстро кинула сумку на диванчик за моим столом и поцеловала меня.

– Что ты такой задумчивый?

– Ищу смысл в жизни, – ответил я расплывчато.

– Ну и как?

– Его не было, пока не появилась ты.

– Трепач, – поцеловала она меня в губы.

– Разве ты не заметила? Теперь я полюбил просыпаться рано. Догадайся, зачем? – заказал Оскар официантке чай с эклерами.

– Чтобы горы свернуть на работе, – ответила мне Кира, скинув шарф и устроившись рядом.

– Нет.

– Чтобы вовремя выйти из дома и увидеть рассвет?

– Мимо. Все гораздо проще. Просто теперь я люблю обнаружить тебя – любимую женщину рядом – изящную, голую, прежде чем не ускользнешь заваривать кофе. Если честно, я в растерянности, зачем я тебе?

– Я, словно кошка, принюхиваюсь к каждому твоему взгляду, к каждому твоему слову, пытаясь почувствовать, будет ли за ними настоящее лакомство – поступки, чтобы, наконец, понять: гулять мне по-прежнему самой по себе или же стать ручной и доверить эту миссию твоим рукам, – взяла она его руку и вложила свои пальцы в его, закрыв замок любви, в котором они пребывали уже несколько месяцев.

– Кира, Кирочка!

– Тише, – испуганно посмотрела Кира.

– Что же такое происходит со мной, – продолжил я на полтона ниже, – точнее, почему именно со мной это происходит? Почему ты не могла быть чьей-нибудь другой сестрой? Я все время задаю себе этот вопрос, способен ли я, имею ли я право, задушивший только что этими руками, – посмотрел Оскар на свои пальцы, запачканные кремом «Ожидания», – одну любовь, посягать на другую?

– Считай, что тебе дали вторую попытку, – подала мне салфетку Кира. – Послушай меня: я влюбилась в твои руки, задолго до того, как ты прикоснулся ко мне. Наблюдала, как они спокойно держали руль, когда ты вел машину, как уверенно разделывали мясо, когда ты готовил жаркое, как нежно вели за талию сигарету, которая, казалось, начинала тлеть сама собой от их страсти. Сильные, исписанные реками вен, настоящие мужские руки. И когда я представляла, что эти реки потекут по моему телу, мне становилось не по себе, настолько безумно хорошо, что сотни мурашек тут же выбегали спросить: «Что случилось?».

– Зачем я тебе? Я же для тебя такой старый, – нам принесли заказ.

– Перестань. Тебе не идет торговаться. Настоящие чувства никогда не смогут жить по рыночным отношениям. Я люблю тебя, и никакие другие купюры неплатежеспособны. Если говорить о возрасте как о времени, то ты не смеешь его упускать, сколько бы тебе ни было.

«Вот за что! Вот за что я ее полюбил, – отвечал я сам себе, – за душу, за ту самую редкую человеческую душу, которой было так много, что как бы далеко я ни уходил, все равно оказался бы в ее теплых родных объятиях».

– Черт, иногда мне кажется, что не ты, а я умудренная любовным опытом женщина, пытаюсь тебе что-то втолковать, – слегка нахмурились ее брови.

– Нет, ты молода и красива, и с этим не поспоришь. И сейчас я бы очень хотел убрать с твоего лица эту грусть и озабоченность.

– Разве я против? Я могу быть какой угодно: веселой, грустной, печальной, сумасшедшей. Не надо обращать внимание, его надо уделять.

– Улыбнись! – разлил я чай, взял инициативу в свои руки вместе со своим эклером и протянул ей.

– Зачем? – откусила она.

– Ты же уникальна. А грустные все на одно лицо, – откусил я вслед за ней свое пирожное.

– Хорошо, – так и не удалось ей улыбнуться. – Чем займемся вечером?

– А что, любовь еще не пришла?

– Пришла и ушла, разве ты не заметил, она была в образе официантки.

– Почему ушла?

– Она еще вернется… за счетом.

– В таком случае, это будет брак по расчету.

– Так ты согласен прожить со мной всю свою жизнь? – ущипнула меня она за предыдущую реплику.

– Что, я похож на сумасшедшего?

– Нет, но никогда не поздно им стать.

* * *

По возвращении из командировки несколько дней уходило на акклиматизацию, когда Антонио нужно было не только встроиться в уклад своего дома, но и, соскучившись по городу, поправить вкус к прекрасному, утерянный в суровых условиях тайги среди ее деревянного зодчества, угрюмого могущества и бесящей бесконечности. Он бродил по старым улицам в центре города в одиночестве, так как Лара обычно была занята какой-то бытовой рутиной, по крайней мере, на это она ссылалась, когда он предлагал ей составить ему компанию. Маршрут был знакомый: Сенная, переулок Гривцова, Исаакиевский собор, далее Антонио выходит через Дворцовую площадь.

Проходя знакомым маршрутом (от Сенной площади по переулку Гривцова через Исаакиевский собор Большой Морской улицей к Дворцовой площади), к своим любимым атлантам, которые, по его глубокому убеждению, несомненно жили когда-то во весь свой гигантский рост в затерянной Атлантиде.

По дороге Антонио отмечал для себя, что кафе и рестораны постепенно вытесняли магазины, а это, в свою очередь, означало не только то, что кормить людей было выгоднее, чем одевать, но и то, что у людей появился выбор: где пить, что пить, с кем пить, – вспомнил он знаменитое четверостишье Омара Хайяма.