Живой Журнал. Публикации 2014, июль-декабрь - Владимир Сергеевич Березин

взаимовыручка. Но вот беда, Трофимов продал свой домик новому русскому. Мы ж ему говорили — не продавай, не надо. Да куда там, кто ж такие деньги перешибет? Ну, натурально, на трофимовский домик набежали таджики, как муравьи, — набежали, а как схлынули — нет домика. Пусто и голо, а потом выстроили забор в два нечеловеческих роста, а за забором — замок. Натурально, замок — с вострыми башенками, с окошечками-бойницами, с флюгером в виде иностранного дракона, а под флюгером — часы с боем.

Вот из-за этих-то часов с боем у нас началась беда. Сначала это даже интересно было, и детям нравилось — блям-блям, трень-брень, тили-бом.

Но мы быстро обнаружили, что часы днем и ночью звякают. То есть, конечно, это целые часы они так — блям-блям, трень-брень, тили-бом. А четверть часа только как тили-бом отбивают. Но тут уж у нас нервы не железные — проснешься ночью, а над поселком — блям-блям, трень-брень, тили-бом. Рухнешь обратно на перину — тебя тили-бом догонит, потому что ты осоловело целых пятнадцать минут озирался. Собрали собрание, да так ничего и не решили. Как кто слово возьмет, так ему поверх слов: блям-блям, трень-брень, тили-бом. Делать нечего, решили подать этому новому русскому петицию. Собрались как на смерть, Николай Петрович хотел даже свое ружье взять, да мы ему объяснили, что тут уж нас точно из пулеметов всех выкосят, как сорную траву.

Старики ордена надели, прочие — чистое исподнее.

Пришли к воротам, кнопочку нажали и ждем. А Николай Петрович и говорит: а вдруг этот новый русский давно умер, сидит там как мумия, в одной руке пистолет, а в другой — высохший бокал с мартини. Этот сухой бокал в мертвой руке всех нас впечатлил, особенно женщин. Известно, как они мартини любят. И тут над нами снова блям-блям, трень-брень, тили-бом — мы только головы втянули.

Втянули, значит, натурально, головы, а оттого не сразу заметили, что калиточка в сверхчеловеческом заборе открылась, а там — старичок в линялой тельняшке.

— Нам бы хозяина, — говорим.

— Я, — отвечает, — хозяин.

Мы на него смотрим недоверчиво, а потом и говорим, что нет больше мочи его часы слушать. Сказали, и сразу часы нам в такт: тили-бом!

А старичок вдруг как заплачет:

— Братцы, — причитает, — а уж как я измучился! Только я ведь и сам хочу их отключить, да как это сделать — не знаю. Выписал швейцарского мастера, а он уж вторую неделю не едет. Давайте, братцы, их ломать вместе. Тащите лом и веревки!

Но тут как-то всем стало жалко их ломать. Все же работа иностранная, люди делали, мучились, к тому же небедный человек страдает. А как узнаешь, что богатый человек страдает, так на душе как-то веселее.

— Нет, — сказали мы, — ломать ничего не будем. Ишь, ломать! Ни у кого таких часов нет, а у нас есть. Красота!

И, повернувшись, пошли по домам.

А нам в спину так:

— Блям-блям, трень-брень, тили-бом!

С удвоенной силой.

Но тут уж совсем другое дело, потому что у нас коллективизм и взаимовыручка.

Мы в поселке все заедино. И, натурально, в город меня не тянет.

Глядя в потолок, он произносит:

…А вот у меня была такая история: мы как-то приехали на Верхнюю Волгу и стояли там у воды. Рыбаков среди нас, впрочем, было мало. Да какая там рыбалка — наливай да пей. Да и молодая кровь играла. Девки пригожие с нами были, как раз столько, чтобы одни гордились, а другие — завидовали.

Но мне там, конечно, ничего не светило.

Как-то встал я рано и решил поплыть на лодочке туда, где ловил рыбу отец нашего товарища. Когда я сталкивал лодку в воду, из палатки вышла жена другого нашего друга и попросила взять ее с собой. Она была женщина видная, и мне нравилась. Но кто был я — и кто она? Много промеж нами лежало, как меч между Тристаном и Изольдой, — не говоря уж о том, что она из богатых была. Но даже понимая это, я все нервничал, на нее глядя. Греб так, что приплыли мы раньше, чем я думал.

Забрались мы по крутому склону на остров и переговорили со стариками. Есть такие старики — молодым сто очков вперед дадут. Они вполне еще бодры, но уже познали толк в жизни. Они помнят строгие правила прежней жизни, их учили еще по-старому.

Эти были как раз из таковских.

Над Волгой был туман, и пахло рыбацкими кострами.

А потом мы вернулись, я затащил лодку на берег и вынул весла. Мы вышли на поляну с палатками, и я понял, что как раз все наши друзья проснулись и высунули головы из палаток. На нас смотрели опухшие с утра люди, что не имели сил выползти из-под пологов. И вот тогда моя спутница подняла палец и сказала, смотря мне прямо в глаза: «Уж лучше грешным быть, чем слыть». На этом все и кончилось.

Был давний год, никто в нашей компании еще не умер, и молодая кровь играла.

А потом он говорит:

…Мы довольно хорошо умели дырки делать. Бурить, то есть. По-разному — и так, и наклонно, и горизонтально, и по-всякому. Бывало, конечно, по-разному — как-то в Средней Азии не рассчитали, буровая колонка изогнулась и выскочила с другой стороны холма. На следующий день мы ее дернули и нашли в головке остатки уздечки — это какой-то таджик привязал своего осла. Думал, видимо, что это столбик такой торчит.

Но потом много чего было. В голодный год грех я на душу взял — шли с женой со станции, волокли сумки с едой. На месяц еды, нам да детям. А на нас гопники навалились, один на меня, другой у жены сумку рвет. Жена-то визжит, как свинья, но сумку не отпускает: там ведь жизнь наша семейная. Ну, я изловчился и вытащил обрезок арматуры из-за пазухи. Огрел первого, а второй уж в раж вошел, не смотрит по сторонам, и жену мою на снег валит. Ну и дал я ему со всей дури.

Отряхнулись мы и ушли. Кругом ночь, ветер воет.

А потом снова бурить стал — на нефть.

Одного олигарха, как тебя, видел. Молодой был, гладкий. Только не очень умный — он попутал, что перед кем говорить можно, и вот нам начал толкать речь о том, что после сорока лет человека ничему не научишь. Молодая кровь, бизнес-мышление, то-се. А у нас-то самому молодому сорок два, и