У каменных столбов Чарына - Виктор Владимирович Мосолов

Ведь это не парусное судно?

— Без мачты судна не бывает, — поясняет Петрович. — На ней блоки, антенна…

Гена вежливо благодарит и, посвистывая, отходит к борту.

— Эй, паренек, — окликает его Петрович. — На судне не свистят.

— Почему? — испуганно оглядывается Гена.

— Ветер насвистишь… Задует — тогда держись!

— Разыгрываете? — обиженно вспыхивает Гена и больше ни о чем не спрашивает…

Мы плывем уже часа четыре. Кругом вода, насколько хватает глаз. Никогда не подумаешь, глядя на этот простор, что Арал мелеет. Трудно передать словами цвет воды, прозрачной, зеленоватой, темной. Именно такой представлял я себе воду океана. На мелких острых волнах играют солнечные блики, миллионы бликов и каждый горит, как маленькое солнце.

Ночью поднялся ветер, насвистел-таки Гена. По крутому узкому трапу я выбрался из каюты на палубу, набив в темноте большую шишку на затылке. Судно, как живое существо, переваливалось с боку на бок и постанывало. С правого борта через всю палубу летели брызги, били в лицо, и я слизывал с губ горькую аральскую соль. В носу судна, укрывшись плащом, спал Петрович. В рубке крутил штурвал Абдильда. Он улыбнулся и махнул рукой.

— Сколько баллов? — крикнул я ему, застегивая на все пуговицы мокрую куртку. Он показал мне пять пальцев, поморщился — это не ветер!

«Лев Берг» держал курс на одинокую яркую звезду, низко висевшую над ночным морем. Крест мачты покачивался строго и значительно между звездами. Я подставлял ветру и волнам лицо, хотелось петь и кричать во все горло. Брызги казались ледяными, а в каждом порыве ветра была ласка, он приносил тепло недалекой, прокаленной солнцем земли.

Когда я вернулся в каюту, там еще не спали. Кто-то постанывал, страдая от морской болезни.

— Неужели оно совсем высохнет? — спрашивал голос Гены.

— Может, и не совсем, — отвечал другой голос. — Останется небольшое соленое озеро…

Я лег, но никак не мог уснуть. Вспоминалась первая моя встреча с морем… Мне было шестнадцать лет, я учился в школе. Жил в Алма-Ате, далеко от моря. Никто дома не мог понять, зачем мне море, — блажь, очередная глупость. Чтобы добыть деньги, в начале лета я устроился на завод временным рабочим. Два месяца трудился, страшно уставал, но шли дни и шум моря раздавался все ближе. По вечерам ходил на вокзал и смотрел на поезда, на уезжающих куда-то людей. Рельсы блестели, отражая розовое вечернее солнце, звали в дорогу. Я бродил у вокзала до сумерек…

Наконец он настал, мой день! Я купил билет и сел в поезд. Состав громыхал по мостам и туннелям, по степи… За окном — черная бездна, звезды. Теплый ветер врывался в окно, приносил незнакомые терпкие запахи. И вдруг — огонек… Далеко в ночной степи — огонек! И я думал с волнением, кто там в степи, зачем…

Рано утром я сошел на станции Аральское море. Прошел через город и увидел море! Оно было точно таким, каким я его представлял: темно-синяя вода уходила далеко за горизонт, тихие волны набегали на песок… На берегу сидели загорелые люди в пестрых тюбетейках, ели арбуз и бросали на песок зеленые корки. Тут же ходил двугорбый верблюд, срывал губами колючую траву, поднимал голову, неторопливо жевал и смотрел куда-то далеко. Из-под ног брызгали в разные стороны мелкие ящерицы.

Долго-долго сидел я на крутом глинистом обрыве, смотрел в море и думал: «Какая большая, чудная и разная наша земля…»

…Не спалось. Я встал, вышел на палубу. Светало. Над серой водой стелилась утренняя дымка. У самого горизонта, почти касаясь крыльями воды, летели большие птицы — розовые фламинго…

БЕРЕГ

Утро. Судно стоит на якоре, покачивается на волнах. С левого борта виднеется желтая полоса берега. Капитан вылезает из рубки и смотрит в большой бинокль.

— Узун-каир! — отрывисто бросает он и жестом подзывает матроса, смуглого и мускулистого, как знаменитый боксер Стивенсон.

— Проход там, — показывает рукой. — Поселок, видишь? Держи правее…

— Поселок с людьми?

— Брошенный…

Я тоже смотрю в бинокль на желтые холмы Кызылкумов, на поселок, затерявшийся в песках.

— А что там, на бугре?

— Кладбище.

Странное кладбище. Обычно казахи строят могильные памятники из глины или кирпича, а здесь они выложены из толстых стволов саксаула. То ли это от недостатка нужного строительного материала, а может, местный обычай такой. Одни мазары представляют собой низкие округлые ограды, другие поднимаются ввысь острыми конусами.

На этот берег нам предстоит высадиться и поработать там дней пятнадцать.

— Палатки ставьте подальше от моря, — предупреждает капитан. — А то подует юго-восток, нагонит воды… Берег низкий, затопит…

Ну что ж, начинаем переправляться. Море в восточной части Арала мелкое и добраться до суши нелегко. Мешает водная растительность — листья рдеста плавают буро-зелеными поплавками по синей поверхности моря, а чуть глубже, у дна, качаются, как пышные зеленые волосы, водоросли вошерии. Трава наматывается на винт, и двигатель то и дело глохнет. За кормой поднимаются клубы черного ила, гребной винт цепляет дно. Оставляем лодку на якоре в море, а сами бредем по колено в воде к берегу — надо устраивать лагерь.

Много раз я бывал в пустыне, не в этой, так другой. И знаю — нового будет мало: такой же песок и те же растения. Но каждый раз при встрече с пустыней охватывает волнение…

Земля эта кажется мне живой, не в том смысле, что здесь много живности, а сама земля будто живая… Я смотрю на холмистую гряду барханов, что поднимается в полукилометре от моря, а эта живая песчаная цепь угрюмо смотрит на меня и наш лагерь.

Впечатление — не обман, земля действительно живая, и я постепенно постигаю это.

Низина, что лежит между морем и барханной грядой, совсем еще недавно была морским дном.

— Хруп, хруп, хруп, — раздается во время ходьбы, ломаются под ногами ракушки-сердцевидки, сплошным толстым слоем покрывшие землю. Путается в ногах, сухо шелестит морская трава-чалан, оставленная морем на суше. Бурая эта трава лежит большими горбатыми кочками по всей низине от моря до барханов. Подует сильный ветер и вдруг — что такое? Бегут один за другим круглые неуклюжие звери, похожие на медведей. Так ведет себя на суше морская трава-чалан…

Ветер властвует над морем. По его прихоти оно то отходит, далеко обнажая берег, то, наоборот, наступает на сушу. Поэтому вблизи от моря всегда мокрая земля. Все здесь истыкано острыми следами сайгаков и джейранов. И волки приходят сюда, прячась за кучами чалана, подкарауливать добычу. А дальше, куда не достают никакие волны, надуло песчаную рябь, и по ней уже принялись в рост пустынные травы и кустарнички: лебеда да кое-где молодые ростки тамариска.

Полуденные песчанки