Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько

вино. По этой же дороге в Париж со всего света стекаются новости, модные теории, слухи и конечно новые знания и открытия. Кому что по душе. Я вот приметил эти таблицы.

– И что скажешь?

Мишель неторопливо наполнил бокалы.

– Скажу, что всё в них изложенное штука очень занятная. Чувствуется серьезность отношения к предмету и учёность подхода. Многое из изложенного, конечно, давно известно, но подобрано и подано стройно, в цельном виде, что несомненно и студенту, и врачу будет только в помощь. Но кое-что в этих таблицах удивило даже меня, а всех наших парижских профессоров-галенистов просто повергло в недоумение. И я уверен, что не только парижских.

– Ох, Мишель, даже не напоминай мне об этом. Я не имею ничего против Галена18. Вся нынешняя медицинская наука произрастает из корня его учения. И я совершенно не хочу в этом сомневаться или что-то там оспаривать. Но простите меня, есть же факты и явления человеческой природы, которые очевидно показывают неточности некоторых галеновских описаний и трактовок. Ты не представляешь, чего мне стоило издать эти таблицы. В них я занёс только свои собственные тезисы, основанные на результатах препараций, проведенных мною собственноручно. Сколько копий мне пришлось сломать, чтобы доказать свою правоту. Однажды ради этого я решил провести показательную препарацию трупа какого-то бедняги, упокой, Господи, его душу, и обезьяны, что померла в бродячем цирке. Препарировал в анатомическом театре при полном собрании всех студентов и профессоров университета. И что ты думаешь? Строение обезьяны полностью соответствовало описанному в таблицах Галена. А вот строение тела человеческого, увы, не совсем. Видел бы ты при этом глаза всех присутствующих! А у многих из них регалии будут повесомее моих.

– Ха! Получается, что Гален в своё время лечил не римских императоров, а обезьян. Или нет. В те давние времена люди были как обезьяны, только за последние тысячу триста лет их природа сильно изменилась, чего старина Гален предвидеть не мог. А еще вернее, что в человеколюбивую эпоху Коммода и Септимия Севера люди вовсе не умирали и сколь-нибудь пригодный для препараций человеческий труп во всем Риме не сыскать было днём с огнём.

– Вот ты смеешься, а мне, Мишель, не до смеха. Знал бы ты, что мне пришлось вынести, чтобы высказать и описать очевидное. Почти вся академическая братия теперь готова живьём изжарить меня и сожрать, причем более в прямом смысле, нежели переносном. Отчасти поэтому я и покинул Венецию. На время решил уехать куда-нибудь подальше. Ох, давай не будем об этом.

Последние фразы Везалий произнес взволнованно и с какой-то досадой. Как видно, всё, о чем он рассказал, задевало его за живое. Он наскоро осушил свой бокал и, поднявшись, стал вышагивать по кабинету Мишеля, стараясь унять волнение. Он то брал в руки какие-то инструменты, разложенные у препарационного стола, то оставив их, принимался пересматривать книги и исчерченные листы бумаги, обильно заполнявшие все полки кабинета. Мишель же молча наполнил бокалы вином. Шутить более он почему-то не стал. Везалий между тем взял с полки и принялся рассматривать какой-то кодекс со множеством рисунков.

– Слушай, что это у тебя тут? На изображениях узнаю сердце и сосуды, что расходятся от него. А что написано не могу понять, какая-то витиеватая вязь, не похожая на латынь. Что это за язык?

– Похож на арамейский. Знаешь, этот опус попал ко мне в руки среди множества других интереснейших документов. Все последние дни и ночи я только ими и занимаюсь. Этот кодекс я ещё толком не разобрал. Могу только сказать, что составил его какой-то Аллаудин из Дамаска триста лет назад. А изображения да, весьма интересны. Чуть позже обязательно ими займусь.

– И откуда всё это у тебя? – спросил Везалий, с интересом ученого-исследователя разглядывая застарелые страницы, испещренные непонятными записями и схемами.

– Андреас, ты снова забыл где я живу? На днях один мой друг по имени Диего Уртадо де Мендоса, едучи из Венеции в Мадрид, заезжал сюда ко мне. Зная мою страсть к изучению, он привез мне целый ворох этих кодексов и манускриптов. Где-то среди них есть совсем уж старинные пергаменты. А знаешь, откуда он их взял? Где-то в Тирольском графстве он, не пожалев целого сольдо, выкупил их у какого-то бродяги. Тот пытался этими бумажками разжечь огонь в очаге. Слава Богу, что Диего избавил их от огня и направил в мои руки. Уж у меня они не сгорят, разве что вместе со мной. Прости за глупую шутку.

Везалий продолжал перелистывать истёртые страницы, с интересом разглядывая их и стараясь понять написанное на неизвестном ему языке.

– Я смотрю здесь записи не только о медицине и анатомии, но и, кажется, о приготовлении каких-то снадобий и превращении веществ. Сплошная алхимия. А это что-то из геометрии? Или астрологии? Ничего не понимаю. И неужели ты, Мишель, во всём этом хочешь разобраться? Ты же врач, зачем тебе всё это?

Мишель неторопливо сделал глоток-другой из своего бокала и на какое-то мгновение задумался.

– Конечно, я врач. И стал врачом по одной простой причине – мне интересен человек. Человек как объект природы. Как он рождается и растет? Как он устроен и почему именно так, а не иначе? Почему умирает? Каков его век? Отчего его недуги? Как от них избавиться? Я хочу найти ответы на эти вопросы. Уверен, эти вопросы также продолжают волновать и тебя, иначе ты не добился бы своего успеха и авторитета в мире медицины, ибо не имеющий интереса к делу, ничего путного в нём не достигнет. Да, тело человеческое безусловно нуждается во врачебной заботе. Однако на мой взгляд оно не слишком сложно в постижении и в скором времени будет досконально изучено медицинской наукой. Даже твои опыты показали, что человек немногим мудрее обезьяны и Гален, выходит, знал это давным-давно. Опять же согласись, что человека, как бы сложен или прост он не был, нельзя рассматривать как объект обособленный, независимый от окружающей его среды. А среда эта ох как влияет на его развитие и состояние, на его функциональные расстройства, в итоге вырождающиеся в недуги. Взять тех же рудокопов, что извлекают руды и уголь из недр земных. Первый раз они спускаются в свои пещеры молодыми и цветущими, а что с ними происходит через год-другой? У каждого из них легко можно найти десяток симптомов, характерных для одной болезни. Мы с тобой легко могли бы излечить таких больных, найдись они где-нибудь в Шампани или Пикардии. Однако их там нет, зато их