Пять ночей. Вампирские рассказки - Николаос

— И ты?

— Я? Да ну тебя, в самом деле. Мне-то завидовать нечему, у меня все это есть.

Теперь я этому верил — что с ним все в порядке. Не знаю почему, — может, потому, что выглядел он по уши довольным.

— Почему ты это делаешь? — выдал я наконец. Майк улыбнулся, немножко весело, немножко снисходительно — как обычно.

— Ты хотел помочь мне, когда сам нуждался в помощи. Это меня просто поразило. Но теперь ты все понимаешь лучше, все встало на места, и каждый из нас на своем месте.

— Нет… я не на своем.

— Пока нет.

Я привстал на диване.

— Что ты знаешь?

— Я знаю, кто знает. — Он делал между фразами умышленно длинные паузы. — А он знает, что кое-кто страдает сильнее, чем предполагалось… просто с ума сходит… места себе не находит… и будет рад хорошим новостям. Вернее — будут рады. Оба. Если только ты уверен, что это твое, — ведь когда мы виделись в последний раз, ты что-то такое говорил…

— Я уверен.

— Тогда дуй в мотель «Ночной гость», пока наши Кое-Кто не упорхнули из города. Это возле аэропорта Логан, не заблудись.

— Майк, ты волшебник.

— Нет, Уилли, я просто способный ученик. В конце концов, разве мы не семья?

* * *

…ТЕБЯ НЕ ОСТАВЯТ

Далеко, — там, где неба кончается край,

Ты найдешь.

Золотой крестик жег мне руку, как в старых фильмах, а может, я просто слишком сильно сжимал кулак. Так сильно, что когда разжал, на ладони была кровь.

— Кажется… это ваше?.. — произнес я, когда мне открыли. Вряд ли вопрос, скорее констатация.

И вряд ли речь вообще шла о кресте.

* * *

…Ведь это просто рубеж, и я к нему готов,

Я отрекаюсь от своих прошлых слов,

Я забываю обо всем — я гашу свет…

Нет мира кроме тех, к кому я привык,

И с кем не надо нагружать язык,

А просто быть рядом и чувствовать,

что жив.

Ночные Снайперы

* * *

энд

Все эпиграфы из песен принадлежат тем, кому принадлежат.

Чем дольше играешь в Бога, тем меньше в тебе человека.

Кристоф, креатор «Шоу Трумэна»

START

Играя в Бога — как чувствуешь себя? Не знаю. Понятия не имею. А вот grandma знает не понаслышке. Один телефонный звонок — и бедная студентка из Нью-Орлеана превращается в наследницу миллионов, как это вам?

Сначала я не поняла, с чего бы это бабушка решила меня признать. Потом, когда узнала ее поближе, сообразила: просто она всегда и во всем ценила собственные усилия и считала, что незаработанный хлеб горек, как полынь. Теперь я с ней согласна, тогда была на нее немного обижена — за неучастие в процессе моего образования, да и вообще в моей жизни. Но поскольку учеба оказалась мне вполне по силам, обида длилась недолго, тем более что через время в моем вполне оформившемся двадцатилетнем мозгу стали всплывать воспоминания. А воспоминания эти носили интереснейший характер — я начала вспоминать, что знала grandma в детстве, что уже была в этом городе и что была знакома с ее деловыми партнерами и друзьями. И если город, бабушка и я изменились за двадцать лет, то друзья ее остались такими же, как я их запомнила.

Так что когда она позвала меня, я приехала не мешкая. Здесь меня ждала работа и самое главное — семья, которой я фактически никогда не имела.

Сегодня мы с grandma обедали в ее любимом ресторане, к слову, ей же и принадлежащем. Ей многое принадлежит в этом городе, и за пять лет, что я здесь живу, меня это порядком избаловало.

Пока она делала заказ, я любовалась ее прической и жемчужно-серым платьем — фасон, который она предпочитает, когда удается вытряхнуть ее из черных брючных костюмов. Все никак не могу привыкнуть и понять, как в своем возрасте она ухитряется так выглядеть. Надеюсь, это наследственное.

— Классно выглядишь, — сказала я наконец. — Как это у тебя выходит?

Вряд ли ее смутил мой вопрос. Скорее всего, мне показалось.

— Поживешь — узнаешь. Кстати, Бартола, почему сейчас? Я думала, мы поужинаем дома.

Бартола — это я, Бартола Морено-Дювальер. Не тот Дювальер, о котором вы подумали. Никакого родства с гаитянским диктатором, но это не мешало однокурсникам постоянно «забывать» мою фамилию и называть меня то Перон, то Пиночет, то Кастро. Ну спасибо, что хоть не Гитлер. К тому же Дювальер — всего лишь мой папаша-наркоман, сгинувший без следа, а вот Морено — одна из ветвей древнего и уважаемого семейства. Другая ветвь носит фамилию Кортес. Нет, не тот Кортес, о котором вы подумали. Опять совпадение? Как бы это позабавило моих однокурсников!

Итак, сейчас я просто Барт, Би или Байла (для кое-кого), а полным фамильным именем разрешаю пользоваться только бабушке — по личным причинам. Правда, бабушкой ее я ни разу не называла — не рисковала жизнью. Для меня и близких друзей она просто Соня. Соня Кортес, местный олигарх и лучший человек из всех, кого я знаю. Это не значит, что я окружена подонками — просто другие лучшие по большинству не люди.

— Вечером я ужинаю с приятелем.

Соня вскинула брови, тонкие и изящные, на высоких надбровьях, которые заставили бы бежать к пластическому хирургу даже Марлен Дитрих. И не мудрено: за эти пять лет я была осторожна и равнодушна одновременно, а суммируя эти понятия, получаешь свободу и полное отсутствие сердечной привязанности.

— Я его знаю?

— Конечно, знаешь. Это Майк Норман.

Брови Сони поехали еще выше.

— Только он?

— Только он.

— А с какой стати ты ужинаешь с Майком Норманом? Вы что, встречаетесь?

Мысль была настолько неожиданна и абсурдна, что я захохотала и чуть не подавилась, обратив на себя внимание соседей. Соня взглянула на меня с укоризной, хотя я-то знала — при всей этой внешней утонченности она порой плевать хотела на хорошие манеры. Но отомстить за предположение не мешало бы.

— А что? — Я поигрывала вином в бокале, пока не спохватилась, что жест этот — не мой, и мы с Соней обе знаем, чей. — Он красивый, обаятельный, с ним интересно разговаривать. Он человек нашего круга… с некоторых пор. К тому же Майк — друг твоего друга, так разве по старой формуле он не твой друг?

— Он его собственность, а не друг, — ответила Соня холодно, — это разные вещи. Друзьями, как правило, становятся по доброй воле. И не в круге дело, вот в снобизме меня упрекать не стоит.