Пять ночей. Вампирские рассказки - Николаос

— Ладно, так ты получил Майка в личное пользование. Но если ты просто хотел его помучить, то зачем сделал своим сателлитом?

— Это не продлилось бы и месяца, не будь Майк таким, каков он есть. Поначалу я не мучил его в прямом смысле слова, просто не давал забывать, что он несвободен. Не расставался с ним, как с необходимой вещью, таскал за собой везде, на bloody-party, на шоу, не давал спать ночами. И днями. Не представляешь, какой это производит эффект, в особенности на тех, кто боится крови и темноты.

— И что, ты скажешь, что пальцем его не тронул?

— Не скажу. Тронул несколько раз… и не только пальцем, — он улыбнулся, будто вспомнил что-то приятное. — Но не смертельно. Я даже не делал ему больно — как мог бы… Страдал он, надо признать, молча, хотя очень заметно, от слез уже шатался. Стал похож на тень. Одно мое присутствие заставляло его трястись и бледнеть до обморока. Я видел, что он на грани суицида, вот-вот сломается, и такой исход меня вполне устраивал. Можно было и об заклад побиться на точную дату.

— Что ж не побился?

— Майк оказался не так прост, потому что так на грани и завис. И вот в какую-то из ночей у меня было плохое настроение… я решил развлечься и показать ему, насколько прежде был с ним ласков. Я валялся в комнате на диване, а на столе передо мной стояли несколько стаканов с водкой. Семь. Если точно, их было семь. Когда пришел Майк, его предупредили, что я не в духе. Но он все равно вошел, и я швырнул в него стаканом. Он пригнулся, стакан разбился над ним и осыпал его стеклом, но странное дело — он не сбежал. Когда я снова повернулся к нему, он стоял на том же месте.

Тогда я сказал: «Стань у стены» — и он это сделал. Видел бы ты его, он был белее этой стенки, а вокруг глаз — как копиркой потерли. И вот я начал пить залпом и швырять в него стаканами. Выше, потому что Майк и уворачиваться перестал, стоял там, как на расстреле. Несколько осколков его поранили. И когда остался последний стакан, он вдруг подошел ко мне, взял его и выпил — до дна. А потом говорит: «Не прогоняй меня, я тебе не помешаю. Просто побуду тут, можно? Я буду тихо сидеть, честное слово…»

Клянусь, Байла, у меня в голове все мысли вж-жих — и исчезли. Ни единой не осталось. Я понятия не имел, что происходит.

— Стокгольмский синдром?

— Ну нет, на синдром Пэтти Х. у меня чутье, а чутья не было. Как, впрочем, и другого объяснения — пока. Он глаз от меня не отводил, и в них кроме слез была этакая безуминка, какой я раньше не замечал. Я кинул ему: «Что смотришь, лучше убери стекло», — и отвернулся. Что-то там зашуршало, зазвенело, а потом, когда я уже был уверен, что он уйдет, раздался его голос прямо у меня за плечом, тихий-тихий, почти шепот. Он сказал: «Генри, прости меня… я такая сволочь… еще не поблагодарил за все, что ты для меня делаешь, — мне жизни не хватит на это…».

Я обернулся, резко так, он прямо вздрогнул. По его лбу кровь стекала, между глаз по щеке и со скулы капала, а глазищи все те же — перепуганные и какие-то трогательные, что ли. Тогда я слизнул эту дорожку, а Майк просто глаза закрыл и вообще дышать перестал.

Я и сама дышать перестала.

— Уверена, он подумал, что сейчас ты его убьешь…

— И ты туда же, — произнес Демон почти с удивлением. — Он тоже так говорил — после. Но мне почему-то кажется, что Майки отлично знал, что делает.

— И что потом?

— Ничего. Кровь текла, я ее слизывал, и мне это нравилось. А он делал вид, что ему это нравится тоже. И не только это — наверное, впервые за все время. Знаешь, как для правильно ориентированного мальчика Майк всегда кончал по несколько раз, хотя я и не пытался быть особо нежным… но только сейчас он откровенно показал свое желание. И с тех пор все стало налаживаться — в каком-то смысле. Медленно и верно Майк превращался в олицетворение счастья и довольства, становился таким, каким знаешь его ты. Теперь он сам от меня не отлипал, будто хотел узнать меня лучше, а с моими друзьями, от которых раньше шарахался, стал само очарование… и постепенно мы начали нормально общаться. Он сумел подружиться даже с Монти — в первую очередь с Монти, у них ведь столько общего, они одинаково ненавидели Нормана. Чудо-мальчик, хоть на рану приложи. Но я, как и ты, люблю разгадывать загадки, а здесь она была. И хоть не сразу, я ее все же разгадал.

Демон раскурил две сигареты и протянул мне одну. Я взяла после некоторого колебания — Соня сама дымит как коксохим, но меня с сигаретой переносит с трудом.

— Единственной, об кого он споткнулся, была Соня, и она своим настороженным отношением неосознанно понудила меня не расслабляться, а поварить котелком, — продолжал он. — И наконец я понял.

— Что?

— Он чуть не обманул меня, Байла, и поэтому я им восхищаюсь. Майк из той породы людей, для которых душевный и физический комфорт — это все. Если он этого не имеет, он об этом мечтает и к этому стремится. Когда он попал в неблагоприятную ситуацию, это был такой шок, что долгое время он даже не пытался искать выход. Он просто опустил руки и поплыл по течению, пока не подплыл к критической точке. Для таких, как Майк, суициды неприемлемы, но они как никто способны вникнуть в понятие «безысходность». И вот в один момент он решил — если я не способен подогнать реальность под себя, я подгоню себя под реальность. А что? Ему не привыкать. Эгоизм может принимать замысловатые формы, Байла. Чтобы окончательно не двинуться мозгами от жалости к себе и этой безысходности, у него был один выход — стать счастливым. Научиться получать от обстоятельств удовольствие, море удовольствия. Так прочно уговорить себя, что через время забыть и искренне поверить в это самому. Это как написать «рай» у входа в ад. Теперь Майк видит только плюсы. А минусы просто не замечает и постепенно превращает и их в плюсы. В этом его извращенном мире я действительно благодетель, вполне заслуживающий любви и восхищения с его стороны, и иногда мне это по душе.

Некоторое время я не могла придумать, что сказать, — мысли толпились у меня в голове, как бестолковые овцы. Потом я сказала:

— Это жестоко, Генри. Это так жестоко.

Демон неопределенно качнул головой, будто знал, что я это скажу.

— Несколько лет назад я был близок к тому, чтобы отпустить его на все четыре. Из банальной жалости. Он выглядел своей собственной могилой, воплощением тоски и скорби с невысыхающими глазами, и моя вина как-то особенно бросалась в глаза.

— И что тебе помешало?

— Однажды у Эркхам мы с Майком встретили Уильяма, его кузена. Чудесный парень, но окончательно запутавшийся. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять — ему там не место, и я стал наблюдать за ним, а заодно за Майком. Больше за Майком. И знаешь, Байла, он его почти предупредил. Еще немного — и я услышал бы от Майка непостижимое, я понял бы, что Майк Норман, последний клинический эгоист, делает что-то бескорыстно, пусть даже одним только словом.

— Как я понимаю…

— Увы-увы. Мысль о том, что другой сможет избежать того, что сам он контролировать не в состоянии; иметь свободу, когда он ее не имеет, оказалась невыносимой. По концовке Майк абсолютно бескорыстно, не только словом, но и делом, целенаправленно столкнул ближнего в ту же яму со скользкими стенками, в которой сидел сам. И большую роль сыграло именно то, что тебя так в нем привлекает, — ощущение удовлетворения и достаточности. Этакая реклама: «Смотри, как я счастлив, прыгай сюда, и у тебя будет это все и даже больше…» Опять-таки, я не мешал ему, поскольку не был особо заинтересован — да и Уильям все равно оказался в лучшем аду, чем Майк, и с лучшими демонами, чем я. Ты с ними еще познакомишься. Но с тех пор идея отпустить Майка была навеки придавлена могильной плитой. Он мой сателлит, я не отказываю ему ни в чем; он говорит, что ближе меня у него никого не было и не будет, и много еще всего другого. Но я знаю, что на самом деле ему плохо. Одно это уже повод, чтобы продлевать удовольствие еще и еще.