Расцвет и упадок цивилизации (сборник) - Александр Александрович Любищев

и революция. О великих ученых мы говорим как о революционерах в науке. Такая революция почтенна, и если в политике мы можем добиться крупного поворота с минимальным насилием, как в Индии, то такую революцию можно только приветствовать. Но у нас считается обязательным приветствовать кровавую революцию со всеми ужасами гражданской войны, и кто противится этому, того называют гнилыми либералами, интеллигентскими хлюпиками. Но такая апология кровавой, беспощадной революции естественно приведет к идеализации кровавых палачей Марата, Робеспьера и Сен-Жюста, своим поведением подготовивших приход Наполеона к власти.[59]

Сент-Экзюпери хорошо видел изнанку революции в испанской гражданской войне и прекрасно характеризовал психологию крайних революционеров, испанских анархистов, но обобщил это на всех революционеров в своей статье «Послание к заложнику»: «Передовые отряды революционеров, к какой бы партии они ни принадлежали, охотятся не на людей (они не взвешивают людей по существу), а на симптомы. Правда их противников кажется им эпидемической болезнью, и они расстреливают, не очень-то задумываясь».

Лозунг «гражданская война есть повивальная бабка истории» – ничуть не лучше лозунга Ницше: «война есть гигиена истории». Оба – порядочная мерзость. Почтения заслуживают революции, возникавшие стихийно, как наша февральская революция. Смысл ее глубоко гуманен: солдаты не прямо восстали на царя, а прежде всего отказались стрелять в рабочих.

Революционеры любят привлекать арифметику революции (как в пьесе «Разлом»): надо истребить несколько тысяч, чтобы спасти миллионы. Конечно, если тысяча бандитов угрожает жизни хотя бы того же количества или даже меньшего невинных безоружных людей, мы вправе применить оружие против бандитов. Но вправе ли мы уничтожить хотя бы одного заведомо невинного человека без его согласия? Справедливы ли древние обычаи человеческих жертвоприношений или обычаи древних славян:

Самый Новгород тем ведь и крепок,

Что под башней одной, за Софийской стеной,

Там зарыт был один малолеток.

Современное подлинно прогрессивное правосознание не мирится с человеческими жертвоприношениями, и с этим не мирится Сент-Экзюпери:

«Здесь арифметика не приложима. Сто тысяч страдающих не более ужасны, чем страдания одного. Часть не увеличится от числа». Сходно думал и Достоевский (весьма возможно его влияние).

Да кроме того, правильно ли рассчитывали? Объявили войну войне и вызвали гражданскую войну с ее болезнями, разрухой и страшным голодом. Конечно, лучше всего было бы, если бы согласились на мирные переговоры с Германией, но считали, что цель войны будет достигнута только тогда, когда Германия будет разгромлена. Германия была разгромлена, а через несколько лет появилась куда более страшная, чем Германия Вильгельма, Германия Гитлера (…). Требования безусловной капитуляции, очевидно, плохое средство для ликвидации врагов. В сумме после гражданской войны жертв оказалось больше, чем если бы война продолжалась совместно с союзниками.

При коллективизации огромные жертвы были вызваны не внешним врагом, а собственным непониманием деревни, фанатизмом и упорством и все той же звериной беспощадностью к «классовому врагу». Но зато сейчас мы пожинаем плоды: смертность сейчас ничтожна по сравнению с дореволюционной. Она уменьшилась повсюду благодаря огромным успехам медицинской науки. В этих успехах роль СССР не так велика, а роль в осмеянии великих имен медицины (Вирхов, Пастер) и в шарлатанстве и тупоумии (Бошьян, Лепешинская) рекордна. Кроме того, цифра смертности зависит от точки зрения: когда считать начало жизни человека. По-европейски – с момента рождения, по-китайски – с момента зачатия (что более соответствует научному пониманию жизни). Тогда аборты следует считать насильственной смертью людей в возрасте немногих месяцев. Эта арифметика кошмарна и строго засекречена.[60] Из слов одной почтенной женщины-врача, работницы одной из крупных больниц Ленинграда, узнал, что только в этой больнице за неполный год было сделано 9 тысяч абортов.

Революция, как всякий важный процесс, развивается по внутренним законам и всегда полностью не осуществляется. Контрреволюция в той или иной форме (или, правильней, антиреволюция) не есть нечто навязанное извне неизменному процессу революции, а есть нечто закономерное, как пишет Септ-Экзюпери:

«Во всех смыслах все революции оказываются преданными: под словом „предать“ я понимаю не превращение, достойное сожаления, но просто непредвиденное, может быть, даже счастливое превращение».

Чтобы превращение революционного режима в нормальный было счастливым, оно должно быть осознанным. Надо оглянуться на пройденный путь, пересмотреть все сделанное. Это и называется ревизионизмом в истинном смысле слова. Ревизия не означает обязательно изменение, как не после каждой бухгалтерской ревизии бухгалтер попадает под суд. Но невозможно воздержаться от изменений, и «слепые» изменения приводят обычно к неосознанному предательству революции.

К п. 17. Обобществление орудий производства уже само по себе ликвидирует основные бедствия старого общественного строя. Здесь происходит путаница средства и цели. Капитализм вызывает справедливое возмущение следующими своими свойствами: 1) Эксплуатация рабочих, живших в нищете, в то время как капиталисты утопали в роскоши. 2) Коррупция государственного аппарата. 3) Стимуляция вооружения, а следовательно, и войн. 4) Захватнические войны. 5) Безработица, приводящая к нужде и голоду. 6) Проституция. 7) Ограничение медицинской помощи из-за дороговизны. 8) Ограничение просвещения и т. д. Все это марксизм сводил к одной главной причине: наличие средств производства в руках капиталистов.

Это было ликвидировано, а что получилось? Конечно, сглажены контрасты: таких богачей, какие были раньше, сейчас в СССР нет. Достигнуто огромное повышение уровня производства, что-то примерно в 30 раз, на душу населения – примерно двадцать. Казалось бы, этого достаточно, чтобы совершенно ликвидировать бедность, доводящую до нищенства. Этого не случилось: даже в городах, которые страшно развились после революции, есть много очень бедных семей, а в деревнях еще больше. Крестьянин лишился лошади (средства производства!), за исключением мусульман, был ряд страшных голодовок, неслыханных в XIX веке, крестьянину приходилось работать без всякого вознаграждения.

Новая верхушка советского общества отнюдь не отказывает себе в роскоши, большей частью за закрытыми дверями, а шикарные автомобили «Чайка» (совершенно ненужная роскошь) продуцируются только для нынешней знати; под дома отдыха и санатории для привилегированных отхватывают даже общественные парки (Гурзуф).

Но зато сейчас нет лентяев! Пожалуй, иногда хочется, чтобы некоторые наши общественные деятели поменьше трудились. Ишков[61]перевыполнением планов обезрыбил Волгу и другие водоемы; другие заготовители хищнически истребляют леса, Зверев своей налоговой политикой привел к гибели большинство садов на Украине, качество строевого леса таково, что во многих городах в массе свирепствует домовой грибок, о котором мало кто слыхал раньше, поддержка «мичуринской» биологии и Лысенко привели к падению урожайности и бессмысленному внедрению хлопчатника на Украине и т. д. И что же? Привлекли к ответственности виновников? Нисколько. Они получают ордена за свою деятельность! Хотя многие из них называются «ответственными работниками», их надо называть безответственными, более безответственными, чем капиталисты, потому