Есаул из будущего. Казачий Потоп - Анатолий Спесивцев

При этом единодушно решили польский лагерь не штурмовать, а вынудить их самих выйти из-за валов и броситься в бой. В отличие от врага, свои пушки расположили компактно, в пяти местах. По две батареи на фланге, разведя их для возможности стрелять по атакующим кавалеристам не только в лоб, но и фланкирующим огнем. И батарею трехфунтовых длинноствольных пушек поставили в центре, между возами первой линии. Им предназначалась особая роль. Благодаря расточке стволов и медным пояскам на удлиненных, с коническими наконечниками, снарядах они могли бить в два с лишним раза дальше, чем обыкновенные пушки того времени. Снаряды эти были полые, начиненные порохом. Действенность разрыва, при мизерности заряда, была у них слабой, но атаманы надеялись, что эффектность от ночного обстрела будет на порядок выше реального вреда.

Фланговые артиллерийские позиции окружили неширокими, но совершенно непроходимыми для конницы полосами препятствий. Там накопали множество ямок, фатальных для лошадей, густо засеяли полосы чесноком[11]и оградили рогатками, чтоб свои невзначай туда не заскочили. Сами пушки прикрыли с фронта мешками с песком, а для запасов пороховых зарядов выкопали щели, огражденные небольшими валами. Вражеское ядро теперь могло попасть в казацкий порох разве что случайно. Но и в этом случае ничего катастрофического не произошло бы. Ведь укрытий этих вырыли много, запасы рассредоточили.

Конницу гетман поделил пополам. Оставлять ее в общем резерве мешала местность. На левом фланге сосредоточились калмыки, гетманцы и молдаване, на правом – запорожцы, донцы и черкесы. Если исходить из заявленной командирами численности, то вроде бы распределили относительно поровну, но…

«Ой, щось не тэ с калмыками. Не похоже, щоб их сорок тысяч було. По приблизительному подсчету, дай бог тридцать, причем треть – ногаи. А ведут себя их ватажки, сынки Хо-Урлюка, будто стотысячную орду привели. Надо будет сзади молдаван и моих гетманцев поставить. Для надежности».

Люди и кони стоически переносили жару и пекущие солнечные лучи, с нетерпением ждали битвы или вечера. Когда солнце опустилось к горизонту, всадники развернулись и тронулись к месту ночной стоянки. Многие атаманы сомневались в разумности разрыва войска на две части. Ударь поляки прямо с рассветом, хреново пришлось бы засевшим в таборе, и обреченной на захват врагом была казацкая артиллерия.

– Гетмане, як вдарять спозаранку, уси наши пушки захватять!

– Точно! Богдане, а може, з королем ще поговорыты? Вин же к козакам завжды (всегда) добре видносывся.

– Ни! – резко отвечал на не первые предложения атаманов или полковников Хмельницкий. – Хто на палю (кол) хоче, може сам к полякам ехать. Если они не посадят, а скорее всего, не помилуют, так потом казаки такого лютой смерти предадут. Вот победим поляков, соберем трофеи, тогда и о мире можно будет поговорить. Или тут есть такие богатые, что добыча им уже не нужна? А нападения утром можете не бояться, шляхта рано вставаты не любит.

К счастью для Хмеля, калмыков, черкесов и молдаван опасность ночной атаки волновала не так уж сильно, их лидеры приняли его план, а на некоторых атаманов пришлось «давить» авторитетом кошевого, который в походе – полновластный диктатор. Командовавший донцами Татаринов поморщился, но возражать не стал. Богдан, расставляя так войска, исходил из того, что наемники к ночным боевым действиям не привычны, а паны действительно вставать рано не любят и найдут тысячу причин, чтоб этого не делать. С наличием в запорожском войске немалой прослойки, мечтающей встроиться в шляхетство Речи Посполитой, приходилось мириться. Пока.

Весь день пехота и пушкари усиленно окапывались. Уж кто-кто, а казаки умели это делать как никто другой. Перед возами вырыли неглубокие, но непроходимые для конницы рвы, насыпали землицы под возы, обеспечивая таким образом себе надежный бруствер. Разбили в таборе палатки. Еще больше пришлось возиться с укреплением своих позиций пушкарям. Большая часть пушек-то располагалась вне табора, следовательно, могла попасть под прямую атаку кавалерии. Если хочешь жить, в подобных ситуациях своих сил и пота жалеть не будешь. Артиллеристы и не жалели. Конники же весь день проскучали. Сидели под пекущим солнцем в седлах, соскакивали на землю, чтоб дать отдых отсиженным задницам, и разминались, насколько это возможно в тесноте строя. Отливать приходилось тут же, в строю, по более серьезным вопросам отлучались в недалекий лесок, за день весьма основательно его «заминировав». Провоцировать поляков на атаку при недоделанных укреплениях не стали. Меньше всего пришедшим хотелось немедленно попасть под удар блестящей польской гусарии. К вечеру все зашевелились. Сначала заменилась пехота. Те, кто горбился весь день, окапываясь, ушли ужинать и отдыхать, а их места заняли бездельничавшие в отдалении и отоспавшиеся днем. И тоже принялись укрепляться. Затем двинулись на водопой и ночевку конники.

А вот артиллеристы открыли по врагу огонь. Точнее, часть артиллеристов, причем меньшая, потому что большинство начало устраиваться ко сну, стараясь не обращать внимания на канонаду (далеко не всем заснуть удалось, но это уже были их личные проблемы). Нечастый, нельзя сказать, что приносящий врагу большой урон. Восьмифунтовки обстреливали частокол и самую переднюю часть лагеря, судя по регулярно доносившемуся треску разбиваемых бревен, медленно, но верно превращая деревянную стену в руины. Крики и проклятия занимавших вал в опасении ночного штурма стрелков и пушкарей свидетельствовали о поражении не только деревяшек. Трехфунтовки стреляли по расположенным в глубине нарядным шатрам. И попадали, хотя и пушкари не знали, насколько убийственен их огонь.

– От бы у якогось гетмана чи магната попасты… – вслух мечтал кто-то из пушкарского наряда дальнобойной нарезной пушчонки.

– Эге ж, або у самого короля! – поддержал его другой.

– Ни, говорять король – добра людына, к казакам прыхильна (склонная). Це гонористые шляхтичи йому воли на дають.

– От як був быдлом (скотом – польск.), так и в казаках быдлом и зостався. А наши земли хто цим шляхтичам роздавав? Король же цей, щоб йому!..

– Да я тебе…

– А ну прекратить! – вмешался в грозивший вылиться в драку спор пушкарь из донцов. – Про короля в шинке спорить будете, если доживете до него. Кто еще раз рот откроет, я тому сам все его зубы в пасть забью!

Молодыки испуганно замолкли, опытных казаков они уважали и побаивались. В таборе продолжился ратный труд. Кто копал, кто тягал, кто стрелял – все были заняты важным делом.

Поляки пытались отвечать, но у них это получалось совсем неубедительно. Во-первых, их орудия могли палить в несколько раз реже, чем у противника. Во-вторых, к ночной стрельбе их канониры приучены не были. Наконец, в-третьих, даже относительно короткоствольные пушки-гаубицы с конической зарядной каморой имели, как выяснилось, большую дальность стрельбы. При таких расстояниях ядра, вылетевшие из польских орудий, летели куда Бог пошлет, попадая больше в белый свет, то есть в поле перед табором. Хотя периодически случались удачи и у польских артиллеристов. Разлетались от попавшего в воз ядра во все стороны доски, а то и человеческое тело или какая-то его часть отправлялись в путешествие по воздуху. Новички поначалу от таких мест шарахались, но, убедившись, что большая часть вражеских выстрелов вреда не наносит, смогли притерпеться к обстрелу, загнать страх внутрь. Внешняя невозмутимость опытных казаков этому весьма способствовала. Да и некогда особо было переживать. Ночной смене табора работы по его укреплению также хватало, копая и таская тяжести, не очень-то поволнуешься. А тяжелая работа… так к этому хлопам, тьфу, теперь казакам, не привыкать. И плеткой уже никто хлестнуть их не посмеет, разве что по приговору суда, так это ж дело житейское. Если напроказил, то наказание не позорит. Говорят, что и будущим королям ум через задницу вбивается.