Его птичка. Книга 2 - Любовь Попова

Такси сломалось? Телефон сел? Ее похитил Афанасьев? Мысли и картинки, неприсущие рациональному человеку, мелькают со скоростью лейкоцитов в крови.

Отставляю так и нетронутый стакан с виски, беру ключи и, с грохотом захлопнув стальные двери, оставляя за ними очень романтическую обстановку, бегу к машине.

У самой двери меня настигает звонок. Аня.

— Ты где? — тут же вопрос в лоб. Хочу злиться, хочу наорать, но, услышав ее всхлип, напрягаюсь. — Аня, в чем дело?!

— Рома, что мне делать? Лелю трясет и температура под сорок. Она вся вялая и…

Дико хочу спросить, кто такая Леля и почему я о ней впервые слышу. Наверное, потому, что врача в экстренных ситуациях во мне больше, чем мужчины.

— Леля — ребенок?

— Ну не животное же!

Уточнить стоило.

— Скорую вызывай, ее в мокрое полотенце, заставлять пить. Я еду.

Быстрым темпом выполняю требования Ромы. Но любой глоток воды, и Лелю тут же рвет. Полотенца ни на грамм не помогают сбить температуру, и меня уже трясет от ужаса.

— Не помогает!

Скорая. Вопросы. Мои истеричные ответы. Попытка меня успокоить.

Я стараюсь дышать спокойно, как говорят братья и врачи, но страх за Лелю ослепляет.

Страх потерять это маленькое родное солнышко напоминает кошмарный сон!

Только появление Ромы, такого сосредоточенного и красивого, немного приводит меня в норму.

Он со мной не разговаривает, даже не смотрит. Занят осмотром влажной трясущейся Лели. Но как только он трогает живот девочки, то обзывает врачей скорой дебилами, поднимает и опускает ее на принесенные носилки.

Ей что-то колют, хотят и мне, но Рома не дает.

Берет меня под локоть, берет сумку, что собрала Тамара Михайловна, и ведет по лестнице вниз.

Там ночная темень разрезается светом мигалок и их же шумом. Прохлады я не чувствую, хотя вышла даже без куртки. Рома тоже в одной праздничной рубашке. Он ждал меня дома, а теперь он здесь.

— Рома…

— В машину садись. Все будет нормально.

Я почти не вижу его лица, смотрю на Лелю, но знаю, что у него есть вопросы, на которые я прямо сейчас ответить не готова. Но само то, что он приехал, что он поддержал меня, что он вообще врач, запускает в тело новый поток волнения и восхищения.

И этот человек меня любит, а я не простила ему ошибку ради карьеры.

А если бы он и правда потерял лицензию и возможность спасать людей, потому что хотел быть мне верным? А как я бы поступила в той ситуации? Вернее, не так. Разве не поступила я так же, забираясь в постель к Афанасьеву, имея только одно желание? Не покидать сцену. Как и Рома не хотел покидать операционную.

За этими мыслями не замечаю, как оказываюсь там же, напротив операционной, где лечили маму. Только сейчас осознаю, что страх потерять маму ничто перед страхом за ребенка. Почему так?

Рома выходит замыленный и смотрит на меня из-под нахмуренных бровей.

— Давно осмотр делали у педиатра?

— Рома, что с Лелей?

— Сначала вопросы задаю я.

— Э-э, — облизываю губы, быстро пытаясь соображать. — На днях вроде, прививку ставили.

— А до этого девочка жаловалась на боли в животе?

— Иногда, но врач прописывал обезболивающие, и мы сдавали анализ на дисбактериоз кишечника.

— УЗИ делали?

— Нет.

— Ебануться, — закатывает глаза Рома и кулаки сжимает. Да что происходит? — Фамилию мне этой магини медицины скажи. И номер поликлиники.

— Э-э. Диана Лопырева. Третья центральная.

— Нурофен прописывала?

— Ну да.

— Прелесть. Теперь у нас вместо лечения принято детей калечить? Жди здесь и хватит реветь, — приказывает он мне своим властным тоном, а я, как он уходит, тут же бросаюсь к окошку в двери и смотрю, как вся в трубках на кушетке лежит Леля.

Слезы сами стекают по лицу, и рыдание зарождается где-то в горле. Я тут о чувствах, а Леля могла, могла…

Меня разворачивают, и я тут же оказываюсь в знакомых надежных объятиях.

— Рома, скажи мне уже все, только не ври. Что с ней?

— И не собирался. У Ольги пупочная грыжа прорвалась. Обыкновенное УЗИ дало бы шанс избежать этого и хирургического вмешательства. Ничего, конечно, смертельного, но промедление грозило летальным…

— О боже, — выстанываю я, зарыдав, и слезами увлажняю форму Ромы.

— Ну все, все позади, — поднимает он мое лицо за подбородок, долго смотрит в глаза, а потом ведет в кабинет, где мы совсем недавно занимались любовью.

Мне кивает как своей какая-то медсестра. А мне вот совершенно не нравится, что я здесь так часто из-за своей семьи, а не, например, для удовольствия Ромы.

Он сажает меня на кушетку, дает стакан с водой.

— Пей.

Он ждет, пока я выпью до конца, хотя, учитывая, как трясутся мои руки, это сделать сложно.

Он садится передо мной на корточки и дает напиться, держа стакан сам.

Отставляет его в сторону, поднимается и ждет, пока я перестану рыдать.

Мечется из угла в угол, как загнанный в угол зверь. Сам не подходит, да и мне пока нечего сказать. Зато есть что сказать ему.

— Аня, как ты?

— Нормально вроде, а что? — поднимаю брови, шмыгая, вижу, что у него-то как раз не все нормально. На его лице безэмоциональная маска, а руки сжаты в кулаки. Кажется, Сладенький-врач нас покинул, зато пришел Сладенький-мужчина. И он требует ответов.

— Аня, давай сейчас по делу и конкретно. Без соплей и вранья.

— О чем? — не понимаю его тревог и ошарашенно замираю, слыша жесткое:

— О том, чья Ольга дочь и почему ты записала ее на мать?

— Что?!

— Рома, как тебе в голову…

— Просто не ври мне, договорились? — рычит он. — Я люблю тебя и приму любую правду. Только не лги.

Я даже невольно прифигеваю с этих слов. Любую правду. Он готов принять меня даже с чужим ребенком? И не врет ведь. Вижу, что ему это не нравится, но принять готов.

Готов.

Не сдерживаю новой порции слез и встаю с кушетки.

— Аня, ну чего ты снова…

Я даже не отвечаю, просто подхожу, беру его лицо двумя руками и наклоняю к себе.

— Я люблю тебя. Всем своим сердцем, — шепчу я ему в губы и прикасаюсь к ним легко, просто из благодарности, но Рома сильнее прижимает мой стан к себе. Руками обводит хрупкие плечи, накрывает поясницу ладонью, буквально вдавливая в свое сильное тело, и жадно проникает в рот языком, выпивая меня без остатка.