Остров на краю света - Джоанн Харрис

Моллюск был живой. Интересно. Злые приливы на Ла Гулю, как правило, не привечали морских тварей. Иногда попадались морские ежи. Медузы, выброшенные приливом, высыхающие на берегу, похожие на пластиковые пакеты. Я наклонилась, разглядывая камни под ногами. Они, вдавленные в грязь, образовали широкую полосу, словно вымощенную булыжником, по которой было опасно ходить. Но сегодня я увидела нечто новое. Оно было крупнозернистее, чем ил с отмелей, и светлее. Оно усыпало погруженные в грязь булыжники будто слюдяной пылью.

Песок.

Конечно, всего ничего — не хватило бы и мою ладонь засыпать. Но это в самом деле был песок: бледный песок с Ла Жете, что сверкает кольцом в заливе. Я бы узнала его где угодно.

Я сказала себе, что это ничего не значит: тонкий слой, его принесло приливом, вот и все. Не значит ничего.

И значит — всё на свете.

Я наскребла песка в горсть, сколько получилось — щепотка, едва было над чем сомкнуть пальцы, — и помчалась по тропе вдоль утеса к старому блокгаузу. Один Флинн поймет, что означает эта горстка песчинок. Флинн, который на моей стороне. Я застала его полуодетым — он пил кофе, сумка, с которой он ходит обшаривать пляж, стояла наготове у дверей. Когда я вбежала, запыхавшись, мне показалось, что у Флинна усталый и непривычно унылый вид.

— У нас получилось! Глядите! — Я протянула ему раскрытую ладонь.

Он долго смотрел на нее, потом пожал плечами и принялся натягивать сапоги.

— Щепоть песку, — сказал он без всякого выражения. — Если в глаз попадет, можно заметить.

Радость у меня в душе погасла, словно на нее плеснули водой.

— Но это значит, что у нас получилось, — сказала я. — Это начало.

Он не улыбнулся.

— Песок — это доказательство, — настаивала я. — Вы повернули процесс обратно. Вы спасли Ле Салан. Вы повернули приливы вспять.

Флинн злобно рассмеялся.

— Мадо, ради бога! — сказал он. — Тебе что, делать больше нечего? Ты только об этом всю жизнь и мечтала — войти в эту… эту жалкую кучку неудачников, выродков, ни денег, ни жизни, стареть, цепляться за свое, молиться морю и с каждым годом быть все ближе к вымиранию… ты, кажется, думаешь — я должен быть счастлив, что застрял тут, и это своего рода честь…

Он резко замолчал, внезапно успокоившись, и посмотрел мимо меня, в окно. Злобное выражение исчезло с лица, словно и не бывало.

Меня словно парализовало — будто он меня ударил. И все-таки — я всегда чуяла в нем эту готовность, эту угрозу взрыва, разве не так?

— А я думала, вам тут нравится, — сказала я. — Среди неудачников и выродков.

Он пожал плечами — похоже, ему стало стыдно.

— Нравится, — сказал он. — Может, даже слишком сильно нравится.

Воцарилась тишина, он опять поглядел мимо меня, в окно, и рассвет отразился в его грифельных глазах. Потом он опять перевел взгляд на меня, разогнул мои пальцы и разгладил песок на ладони.

— Зерно мелкое, — заметил он в конце концов. — Много слюды.

— И что?

— А то, что песок легкий. Он не осядет. Пляжу нужно твердое основание — камни, галька, такого типа, они работают как якорь. Иначе песок просто смоет. Как этот.

— Понятно.

— Затопление кончилось. Вы ведь этого хотели? Почему теперь требуете большего?

Я ничего не сказала, но он все прочитал у меня на лице.

— Для вас это так много значит, да? — спросил он наконец.

Я все молчала.

— Даже если у деревни будет пляж, это не превратит ее в Ла Уссиньер.

— Я знаю.

Он вздохнул.

— Ну ладно. Я попробую.

Он положил руки мне на плечи. На миг меня опять охватило ощущение возможности, словно окружающий воздух наэлектризовался. Я закрыла глаза, обоняя исходящий от Флинна запах тимьяна, и старой шерсти, и утренний запах дюн. Запах чуть затхлый, так пахло в подполе пляжных веранд в Ла Уссиньере, где я когда-то пряталась в ожидании отца. Потом мне предстало лицо Адриенны, она смотрела на меня и ухмылялась широким накрашенным ртом, и я торопливо открыла глаза. Но Флинн уже отвернулся.

— Мне надо идти.

Он подобрал сумку и стал натягивать куртку.

— Зачем? Вы что-то уже придумали?

Я все еще чувствовала фантомы его рук у себя на плечах. Они были теплые, и у меня в животе словно что-то отозвалось на это тепло — будто цветы повернулись к солнцу.

— Может быть. Мне надо еще подумать.

Он быстро пошел к двери.

— Что? Почему вы торопитесь?

— Мне надо в город. Я хочу кое-что заказать в Порнике, пока паром не ушел. — Он замолчал и одарил меня беспечной, солнечной улыбкой. — Пока, Мадо, ладно? Мне нужно бежать.

Я в недоумении пошла за ним. Его внезапные смены настроения — переходы из одной крайности в другую, переменчивые, как осенняя погода, — не были для меня новостью. Но его что-то расстроило, что-то другое, не мое внезапное появление. Однако, по всей вероятности, он мне все равно не расскажет, что это было.

Внезапно, в тот момент, когда Флинн закрывал дверь, мне бросилось в глаза едва заметное движение, белая рубашка мелькнула вдали на дюнах. Человек на тропе. Но Флинн загородил обзор своим телом, а когда отодвинулся в сторону, там уже никого не было. Однако, хоть я и видела того человека лишь секунду и со спины, мне показалось, что я его узнала — походку, грузность, заломленную рыбацкую кепку.

В этом не было никакого смысла: та тропа не вела никуда, кроме дюн. Но потом, возвращаясь по этой самой тропе, я нашла следы эспадрилий на жестком песке и уверилась, что была права. Бриман побывал тут раньше меня.

Добежав до деревни, я сразу почувствовала: что-то случилось. Что-то висело в воздухе: едва ощутимый заряд, намек на инородный запах. Всю дорогу от Ла Гулю я бежала со своим песком в горсти, сжимая его так сильно, что частицы слюды украсили ладонь татуировкой. Я взбежала на гребень большой дюны, откуда видно было заброшенную шлюпочную мастерскую Жана Большого, и что-то холодное с той же силой сжало мне сердце.

Перед домом стояли пять человек — трое взрослых и двое детей. Все загорелые, мужчина в тяжелом зимнем пальто, из-под которого виднелись длинные одеяния в арабском стиле. Дети — два мальчика, бронзовокожие, но с волосами, выгоревшими почти добела, — на вид одному было лет пять, другому восемь. У меня на глазах мужчина открыл калитку и прошел внутрь, женщины за ним.

Одна была маленькая, коричневатая, волосы замотаны желтым бурнусом. Она шла следом за двумя детьми и кудахтала над ними на непонятном языке.

Вторая была моя сестра.

— Адриенна?!

Последний раз, когда я ее видела, ей было девятнадцать, она только что вышла замуж и была стройна, красива той же капризной, цыгановатой красотой, какую взяла на вооружение Мерседес Просаж. Сестра не изменилась, хотя мне показалось, что с годами она стала чуть жестче, угловатей, себе на уме. Длинные волосы были прямы, жидки и крашены хной. На коричневых запястьях звенели браслеты. Но когда она обернулась на звук моего голоса, я узнала ее мгновенно.