Путеводитель по психопатам - Василий Чибисов

Кант. О, нет! О, нет! (…Канту удается встать с кресла. Как завороженный приближается к ящику) Ханна! Ханнушка!

(Сделав следующий шаг, падает на пол. Лежит спиной к зрителю. Он даже не пытается подняться. Знает, что ему это не по силам; и внезапно принимается хохотать, как будто находится в презабавной ситуации. Свет медленно гаснет, в то время как голос Канта говорит: «Не знаю, где я; я стеснен, как будто я на необитаемом острове, и мое единственное желание – вернуться домой. Еще я очень люблю хлеб с маслом и английский тертый сыр, но никто мне не дает; никто не дает мне ни тертого английского сыра, ни хлеба со сливочным маслом…». Полное затемнение.)[19]

Пример с Кантом не случаен. Рефлексоиду куда более интересно копаться в чужих биографиях. Он коллекционирует события прошлого, чтобы расширить свой нарративный арсенал. Ему нравится переживать чужой исторический опыт и тайком сравнивать свою жизнь с маленькими трагедиями больших личностей.

Хотите завоевать расположение рефлексоида? Нет ничего проще. Найдите неочевидное сходство между его скучной старостью и бурной молодостью какого-нибудь Фомы Аквинского.

Бесконечная рефлексия выражается также в переборе гипотетических вариантов: “Что было бы, если Ницше попал на прием к Фройду?”, “Что было бы, если бы Зиновьев и Каменев объединились с Троцким?”.

Будь у рефлексоида машина времени, он бы ее сломал, исколесив все эпохи и ставя бесчисленные исторические эксперименты. Копаться в прошлом, чтобы не дать свершиться будущему, чтобы не видеть настоящего – чисто рефлексоидная стратегия. Благодаря своей явной атемпоральности, психопат по праву занимает место в нижней полуплоскости.

Молчаливый слушатель – подарок для рефлексоида, плацдарм для построения и перегруппировки биографических войск. В целом реакция на нулевой стимул (ваше молчание) у рефлексоида положительная, но ее трудно заметить. И с общительной, и с молчаливой публикой психопат будет общаться примерно одинаково. Точнее, общается-то он не с публикой, а с прошлым (своим и чужим), но публика ему помогает.

Вопрос о взаимодействии рефлексоида с собеседником интересен по другой причине. Психопату вы интересны только в качестве потенциальных персонажей. Если вы что-то ляпнете на лекции, то все последующие поколения студентов (слушателей, посетителей, собеседников) обязательно об этом узнают. Можно ничего не ляпнуть – и все равно попасть в рефлексоидные мемуары. Например: “Этот вопрос я задал студентке Сарочке, но она ничего не ответила. Вообще вы знаете, Сарочка всегда сидела на лекциях, уткнувшись в планшет. Наверняка, она проверяла меня, гуглила даты жизни философов и читала первоисточники. Вдруг я что-то напутаю. Но в тот раз планшет у нее разрядился и она не могла нагуглить ответ. Вот если бы у Канта был планшет…”.

Конкуренция рефлексоида и шизоида с очевидностью следует из двух различий в их манере общения. Рефлексоид возвращается к главной теме, шизоид постоянно соскальзывает (у него нет главной темы). Первая смена темы позитивно воспринимается обоими собеседниками, но вскоре соскальзывающий шизоид начинает мешаться под ногами великого мемуариста. Рефлексоид замораживает время, погружаясь в прошлое. Шизоид обязательно протянет мостик из прошлого в будущее, чтобы время свободно текло по многочисленным ассоциативным руслам. К слову, это легкий способ отличить шизоидную любовь к истории от рефлексоидной. Шизоид сравнивает события прошлого с актуальными событиями. Рефлексоид сравнивает исторические эпохи между собой, не касаясь настоящего.

Кроме того, шизоидные структуры развиваются, разрастаются, поглощая новые элементы. И пленники лабиринтов тоже развиваются. Образ идеальной женщины у шизоида может долгое время жить собственной жизнью, строить планы и стареть. Реальному прототипу постоянно будет ставиться в упрек несоответствие абсурдному идеалу.

Рефлексоид же будет вполне доволен, если его избранница (избранник) хотя бы однажды проявила себя достойным образом. Психопат сохранит ее реальные достоинства и будет о них часто с благодарностью вспоминать, публично нахваливать. Неудивительно, что в долгосрочной перспективе именно рефлексоидный подход придется второй половинке по душе.

Одного особо мечтательного шизоида воображаемая муза вообще умудрилась бросить и, громко хлопнув форточкой, сбежала из мира грез. Ушла к общему знакомому-рефлексоиду. А еще друг называется!

Аддиктоид не любит, когда кто-то напоминает о самом факте зависимости. Рефлексоид не может не напоминать о столь важной черте конкурента: это человек-мемуары, его общение сводится к воспоминанию, припоминанию и напоминанию. Даже став собутыльником аддиктоида, рефлексоид не поменяет своих привычек. Да, он хороший слушатель и замечательный рассказчик. Однако эта скотина помнит все! И мало того, что помнит, так еще другим забыть не позволяет.

«А помнишь, как ты вчера выпил на спор бутылку абсента, и мы тебя всей кафедрой философии откачивали?» – иронично напомнит рефлексоид, хотя сам в одну философскую харю вылакал две и еле стоял на ногах. Чувство вины, с таким трудом потопленное в алкогольном море, радостно всплывает на поверхность. Опять топить придется… Аддиктоид очень быстро спивается в дружной компании таких же аддиктоидов, но еще быстрее лед трогается, если в компанию затесался рефлексоид.

Рефлексоид, кстати, философствует за столом вовсе не от хорошей жизни. Вполне возможно, что ему хочется просто посидеть, помолчать и помечтать о своих былых свершениях. Однако аддиктоид не потерпит чужого молчания и будет навязываться с пьяными вопросами и жалобами на родственников. Рефлексоида столь низкопробный материал не интересует (в мемуары не вставишь), поэтому он играет на опережение и сам занимает роль рассказчика.

Чем активнее рефлексоид вспоминает и припоминает, тем глубже аддиктоид ныряет в зависимость. Соответственно, чем сильнее зависимость аддиктоида, тем глупее и скучнее его монологи и тем упорнее рефлексоид борется за роль рассказчика.

Гипертим постоянно в действии, в движении, в гуще событий. Чем не герой исторического романа? Рефлексоид постоянно в воспоминаниях, в рассказах, в мемуарах. Чем не автор исторического романа?

На первых порах все хорошо. Рефлексоид наблюдает за гипертимом, запоминая подвиги и разочарования. Гипертим с удовольствием позирует для словесного портрета. Результат не устраивает обоих.

Монологи рефлексоида слишком скучны, чтобы гипертим их слушал. Дела гипертима велики и чудны, но слишком далеки от завершения, чтобы рефлексоид о них вещал с должным пафосом. Да и как можно всерьез относиться и тем более рассказывать о недоделанных подвигах? «Муссолини подвел войска к Тиролю и собирался напасть на Гитлера, но ему стало скучно и он напал на Эфиопию»?. Гипертиму тоже, знаете ли, не очень приятно в глазах аудитории выглядеть эдаким вертопрахом с семью пятницами на неделе.