Путеводитель по психопатам - Василий Чибисов

Если бы эти двое были не психопатами, а акцентуантами (адаптивными субъектами с сильно выраженными истероидными и сенситивными чертами), то тандем просуществовал бы долго и достиг вершин славы. Но истероид не может остановиться: в погоне за известностью он требует у сенситива отказаться от самокритики вовсе. И зря. Потому что сенситив, по правде говоря, ленив, капризен, обидчив – такие очень быстро скукоживаются в лучах славы.

Из этой ситуации у сенситива два выхода: либо идти на поводу у истероида, либо избегать общения.

В первом случае сенситив быстро деградирует в творческом плане, острее чувствует свое несовершенство и глубже погружается в самообвинение. Получив новую дозу «продюсерских проповедей» от истероида, на короткий период забывает о самокритике.

Во втором случае ломка начинается не у «певца», а у «продюсера». Истероид чувствует себя покинутым, отвергнутым, обесцененным: только что были перечеркнуты все его реальные успехи по «соблазнению» и раскрепощению интровертного перфекциониста. Чувство отвержения и неудачного соблазнения – лучшее топливо для дальнейшего нарастания истероидных черт. Став сильнее (психопатичнее), истероид будет снова конкурировать с сенситивом за право уничтожить правду. Рано или поздно «кризис жанра» у творческого тандема повторится, и пара опять окажется перед непростым выбором.

Сенситив видит, что у циклоида резко меняется настроение, и принимает это на свой счет. Что он сделал неправильно, чем расстроил циклоидного собеседника?

Разумеется, сенситив тут же лезет с вопросами и извинениями. Циклоид тоже принимает это на свой счет. С его точки зрения, ничего особенного не произошло, но собеседник внезапно разволновался.

В процессе общения выясняется неприятная правда. Сенситив еще ни в чем не виноват (даже в чужой переменчивости), но циклоид уже ни в чем не уверен (даже в своей устойчивости).

Присутствие расстроенного сенситива заставляет циклоида чуть глубже нырнуть в эмоциональную яму. Расстройство присутствующего циклоида заставляет сенситива чуть активнее заниматься самобичеванием.

Самый авторитарный режим на планете – это постельный режим астеноида. И если сам психопат «ложится под режим» искренне и с удовольствием, то окружающие особого энтузиазма не испытывают. Особенно сенситив, которого случайно забыли наедине с астеноидом.

По старой привычке сенситив во всех бедах винит себя, нелюбимого. Капризы и слабость астеноида быстро занимают первое место в списке этих бед. Сенситив переживает: вдруг он недостаточно заботлив, плохо ухаживает или чем-то расстроил астеноидного друга. Отчасти это так. Сенситив на самом деле очень плохо ухаживает, ибо погружен в свои переживания. А искренней заботы от него вообще не дождешься, потому что реальный мир, реальные люди и реальные проблемы его заботят мало.

Астеноиду не нравится, что рядом слоняется, вздыхает и ноет какой-то проходимец, который даже ухаживать толком не умеет. Приходится прозрачно намекать: дескать, тут человеку плохо, надо подушку взбить и мохито принести, а вы тут о неведомых шедеврах вздыхаете. Сенситив получает новый повод для самоупреков, испытывает острый укол жалости к… к себе, но не к астеноиду. Опять мимо!

Конкуренты возвращаются на исходные позиции, но уже порядком эмоционально потрепанные. Сенситив уверен, что из него получается никудышный защитник слабых (хотя изначально он и не претендовал на эту роль, а просто зашел одолжить соли). Астеноид полностью разделяет уверенность сенситива, но мириться с халатностью «сиделки» не собирается. Унылое молчание, наполняющее комнату, вскоре будет прервано новым (еще более настойчивым) капризом астеноида, и конкуренция совершит очередной виток.

Мы почти не располагаем экспериментальными данными по этой паре. Можем лишь взглянуть на большую диаграмму и предположить, что эти двое раздражают друг друга. Ключевая общая черта: оба постоянно ищут идеал в пустых лабиринтах внутреннего мира. Здесь же кроется и различие. Шизоид получает удовольствие от процесса: ему нравится достраивать и перестраивать психические связи, порождая новые и новые фантазмы. Сенситив страдает, ибо жаждет результата и свято верит, что единственная призрачная возможность сотворить неведомый шедевр безвозвратно упущена.

Сенситива коробит рефлексоидная привычка встраивать людей в свои рассказы. Как же так? Взять – и на публике, беспричинно, бесцеремонно упомянуть человека в совершенно абсурдном контексте! Рефлексоид так общается, ему нормально. Сенситив воспринимает «неподобающее» упоминание себя как агрессию, обесценивание, оскорбление, психическое убийство! Он непременно будет требовать у рефлексоида объяснений, конкретизации, извинений. Рефлексоид постарается оправдаться, объяснить сенситиву ситуацию. Но как он это сделает? Правильно: единственным известным ему способом – через завуалированный долгий рассказ, куда непременно вставит своего сенситивного собеседника. Конфликт будет повторяться со все возрастающей силой, сенситив доведет себя до слез или громко хлопнет дверью. Рефлексоид, испытывая раздражение от надуманных (по его мнению) претензий, выделит для сенситива отдельную главу в мемуарах. Для сцены, где сенситив громко хлопнул дверью, – целых две главы.

Этюд в сенситивных тонах

– Да вы не волнуйтесь, Аннушкин. Ничего с вашей подопечной не случится. Я лично помню каждого пациента и каждому уделяю должное внимание. Кстати, как ее зовут?

– Камилла Кл., 19** года рождения.

– Анамнез? Сценическая роль?

– С детства отличалась ранимым характером. Капризная, чувствительная, замкнутая. На критику реагирует крайне болезненно.

– От таких в труппе одни проблемы.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что главврач всея Москвы издевается. Но Игнатий прекрасно знал биографию Ерванда Оганезовича. И года не прошло с тех пор, как этот театральный режиссер и политолог переквалифицировался в психиатра. Власти затеяли масштабную модернизацию и оптимизацию психушек и, не тратя драгоценное время на размышления, объединили все столичные психбольницы в одну. Под сокращение попали многие светила отечественной психиатрии.

В воцарившемся полумраке засияло новое светило в лице светлоликого Смирнова. За лояльность и ряд побед на идеологическом фронте ему подарили хлебное место. Он стал единственным в Москве главврачом, зажав в дряхляющем железном кулаке все некогда разрозненные клинические княжества. Не в силах отделаться от режиссерских привычек, этот умудренный лысиной старец обращался с больными как с непослушными актерами. И, надо сказать, подобный неоклассический подход порой приносил неожиданные плоды.