Потом и кровью - Андрей Посняков

– Угу…

– Сдать покои вам? – Гершль покашлял в кулак и оправил длинный темно-синий кафтан.

– По талеру в день.

– По талеру… Но если вдруг вернется пан Врейховский?

– Если вернется, я тут же съеду, – с улыбкой заверил Вальтер. – Вещи его можете не убирать. Полтора талера в день.

– О, вот сразу видно честнейшего и порядочного человека! Прошу, господин…

– Называйте меня – Ян. Просто Ян из Вильны. Да, вот вам еще талер!

Дом Гершля Капустника имел довольно узкий фасад, зато был вытянут вглубь двора, правда, на жилой площади «целого этажа» это отразилось мало: большую его часть составляла устроенная запасливым Гершлем кладовка, а то, что оставалось для проживания, можно было назвать простым и емким словом – каморка. Влезали туда только узенькая кровать, колченогий стул да у самого окна – столик. Единственный плюс – отдельный вход. С улицы на второй этаж вела особая лестница, темная и весьма крутая. Очень удобно для тайных встреч! Лестницу эту первым же делом Вальтер загородил сундучком, найденным в комнате под кроватью. Чтоб никто не смог неслышно подняться. Засов на двери, конечно, имелся, но ведь можно было зайти и со двора. А туда пробраться просто – перемахнув через ограду. Для ловкого и тренированного человека пределов нет!

Тщательный осмотр остававшихся в каморке вещей не дал ничего. Собственно, и осматривать-то было нечего, разве что сундук, в котором обнаружился тяжелый рейтарский пистолет. Почему-то один, а не – как это было принято – пара. Что ж, приходилось ждать желтолицего. Или вислоусого. Впрочем, вислые усы здесь носил каждый третий, не считай каждого второго, так что желтое лицо – примета куда как вернее. Раз он заходил вчера, то вполне мог заглянуть и сегодня. А зачем ему приходить, спрашивается? Если это турок – или агент турок? Ведь король-то жив. Забрать аванс обратно? Или, уж скорей, обсудить дальнейшие планы.

Чрезвычайно осторожный и подозрительный, Вальтер сделал из плаща и подушек чучело, накрыл одеялом да плотней притворил ставни, так чтоб с порога казалось, будто на кровати кто-то спит. Сам же покуда улегся на пол, но не спал, а думал, точнее говоря, вспоминал что-то приятное из своей прошлой жизни. Суровое, с массивною нижней челюстью лицо наемного убийцы озарила улыбка, он даже прикрыл глаза и принялся насвистывать какой-то мотив. Подслушивавший под дверью хозяин, Гершль Капустник, так и не смог угадать – какой. Никогда такой песни не слышал!

Между тем на лестнице, что вела на второй этаж, вдруг что-то упало. Было похоже, что кто-то споткнулся. Старый пройдоха Капустник насторожился.

Осторожно поддев дверной крючок лезвием узкого стилета, кто-то тихонько приоткрыл дверь. И что-то швырнул в спящего!

– Хороший бросок, – прокомментировал спрятавшийся в кладовке наемник. – Добро пожаловать – салам алейкум!

* * *

Проводив Сашку с Эрихом, король и королева Ливонии и Речи Посполитой продолжили активно заниматься государственными делами – теми самыми, что составляют внутреннюю политику государства. Натравив прусского посланника на некоторых не очень-то лояльных к новой королевской власти магнатов и кардинала Родриго, Магнус предпринял ряд очень серьезных встреч с высшим нобилитетом Кракова и Варшавы, где клятвенно заверил о нерушимости частной собственности и уголовном преследовании за незаконные конфискации.

Кроме того, король тайно обсудил саму возможность инкорпорации городских сословий в сейм, а также еще раз подтвердил привилей о свободе веры, ратифицированный еще Генрихом Анжуйским. На основании этого привилея краковские евреи попросили высочайшего разрешения построить новую синагогу и, получив таковое, резко пополнили несколько оскудевшую казну.

Первым шагом на пути к раскрепощению крестьянства – а затем и к его полной свободе! – стал полный запрет на физические наказания недоимщиков, а также освобождение феодалов от права суда в своих землях. Сия опасная затея должна была неминуемо вызвать самую отрицательную реакцию магнатов и шляхты, и возможно – рокошь, то есть аристократический бунт. О том, что такой бунт готовится, Магнус знал от Анри Труайя, уже успевшего наладить в Польше успешную разведку и контрразведку. Как себя в таком случае вести, его величество ни капельки не сомневался, задержав отправку в Венгрию полтысячи солдат. Тех самых прусских наемников рейтар, к которым присоединились и русские артиллеристы из числа псковских и смоленских дворян, испомещенных еще Иваном Грозным в самом начале Ливонской войны. В общем, сил хватало. И решимости было – хоть отбавляй! Оставалось лишь найти повод. И лопавшиеся от спеси и ощущения собственного всемогущества магнаты такой повод дали! Все началось в имении князя Константина Кмишека, не так уж и далеко, под Варшавой…

В поисках защиты в Вавельский замок прибежал один молодой крестьянин и показал исполосованную в клочья спину, слезно умолял «пана круля» чинить справедливый суд.

– Ваше ясновельможное величество, я был согласен на всё, – со слезами на глазах говорил Ясь – так звали парня. – Выплатил бы все недоимки, себя бы в рабство продал, но… Пан Константин забрал Ганну, мою невесту, и говорит теперь о древнем праве первой ночи.

– Какое еще право первой ночи? – изумился король. – Я его запретил еще в декабре! Кстати, новый закон утвердил сейм. Что же, князю Кмишеку закон не указ?

– Он говорит, в его имении свои законы! Похваляется, что он сам закон. Мол, стены его замка неприступны, а вассалы – верны и отважны.

– Так же вот говорили и в Англии, – Магнус неожиданно и рассмеялся. – Генриху Восьмому. Теперь некому говорить. Анри! – повернув голову, король подозвал своего верного вельможу. – Собирайте войско и велите трубить поход. Мы выступаем на защиту законности и права!

* * *

Как многие магнаты, бывший варшавский воевода ясновельможный пан Константин Кмишек не терпел ни малейшего к себе непочтения, чем считал и совершенно невинные действа – кто-то не так посмотрел, не то сказал. За каждое неправильно сказанное о князе слово в имении людей хватали и пытали, а случалось, что и вешали, и отнюдь не редко. Процветали доносительство и грубая лесть, именно таким вот доносчикам и льстецам пан Кмишек доверял многое, особенно если они к тому же имели и какую-нибудь страстишку, желательно гнусную. Чем омерзительнее – тем лучше. Вернее будут! Кто-то в кости играл – не оторвать, кто-то проигрывался в пух в карты, а кое-кто любил истязать людей, испытывая от этого невероятное наслаждение.

К таким вот и относился пан Крызь, прозванный за глаза паном Крысем. Худой и сутулый, с маленькой, наголо бритой головою, пан Крызь некогда был ксендзом, но лишился сана за «баловство» с прихожанкой, закончившееся смертью последней. Дело тогда замяли, но Крызь из священников вылетел с треском, найдя себя в верных холопях ясновельможного пана Кмишека. Не было такой гнуси, какую Крызь не сделал бы ради «родного батюшки-пана», не было такого преступления, на которое он бы не пошел. И пан Константин знал это. И потакал. Использовал.

Вот как сейчас…