Папа, я проснулась! (сборник) - Марианна Гончарова

На каждой остановке эти трое — две мамаши и сын-зять — с пыхтеньем тягали туда-сюда какие-то свертки: выносили желтый пакет, вносили оранжевый. Выносили голубой, вносили черный. Водитель открывал и закрывал багажник, куда-то бежал деловито, уносил, прибегал, приносил. А в середине пути, где стояли пластиковые грязные столы у дороги, автобус основательно встал, и семья села обедать. Женщины, тяжело переваливаясь, вылезли из автобуса, захватив один из баулов, который по их приказу пассажиры передавали через головы:

— Та не тот! Тот положь назад. Аккуратно! Отот, другой, сбоку. Та не там сбоку — с другого боку. От жеж бестолковый!

Весь наш пассажирский состав, кто с брезгливостью, кто с завистью, наблюдал из окошек этих троих с их огурцами, колбасой, газированной ярко-оранжевой водой прямо из горлышка, по очереди. И когда солдатик потерял терпение и попытался выскочить наружу с криком:

— Мы не рабы. Рабы! Не! Мы!

— Вы-вы… — спокойно парировала то ли теща, то ли мама водительская и приказала: — А ну влазь обратно, солдатик, сейчас уедем без тебя, будешь знать.

Солдатик оробел, послушался и забрался в салон.

Две девушки в странных костюмчиках, вроде бы и спортивных, но бархатных и в стразиках, отчаянно замахали нам на перекрестке и влезли в переполненный наш «Спринт». Одна полненькая, вторая худенькая. То ли теща, то ли мама опять старательно перетасовали пассажиров, и девушки оказались в разных концах автобуса. Но не огорчились и принялись перекликаться оглушительно, как в поле или в горах.

Мамаши смотрели сурово то на одну, то на другую. Девушки не обращали внимания.

— А ну включи! — приказала то ли теща, то ли мать.

И водитель, чтобы заглушить беседу девушек, включил. Не знаю, что было хуже — то ли крики этих двух в стразиках, то ли «младший лейтенант, парень молодой…» — скулеж безголосой императрицы, любительницы потанцевать и пофлиртовать с юными лейтенантами.

— Аээоэ! — прокричала полная девушка другой, которая худенькая.

— Что? А? — не расслышала худенькая.

Пассажиры, которые стояли и сидели между переговорщицами то ли от скуки, то ли от жалости устроили живой телефон и передавали друг другу, что сказала девушка.

— Она сказала, что забыла телефон в общежитии, — передавали по цепочке от полной девушки.

— Ничего, будет звонить с моего. У меня есть все номера с ее телефона, — худенькая.

— У нее есть все номера, передайте, пусть не волнуется.

— Как это все номера?! — Это полная девушка, когда ей пришел ответ с другого конца автобуса.

— Как это все номера?

— Как это все номера?

— Почему все номера?

— Все номера?

Это пассажиры передают.

— А так! — хвастливо отвечает вторая, худенькая.

— А так!

— Ну… так.

— Так получилось.

— Ну почему-то так, — это пассажиры передают толстушке.

— И Семена телефон есть?! — толстушка.

— И Семена?

— А Семена?

— Семен есть в телефоне?

— Есть Семен? — пассажиры.

— Ага. И Семен есть, — хвастливо худенькая.

— Есть Семен.

— Да, есть.

— Увы, есть Семен.

— Представляешь, а Семен-то — есть.

— Есть телефон Семена. (Вот стерва, да?)

— Семен-то дал ей свой телефон! — пассажиры.

Полная что-то буркнула и замолчала. Худенькая что-то проорала, но пассажиры солидарно с полненькой тоже замолчали. Вот же подлая, Семена телефон где-то достала. А еще подруга! И Семен тоже хорош.

— Что она сказала? — спросила худая.

— Она на тебя обиделась. Так друзья не поступают.

— Обиделась она. Так не делают!

— Обиделась. Предательница.

— Ты зачем Семену звонишь? Она поэтому обиделась. Он же ей нравится, наверное, а ты ему звонишь, вот зачем?!

— А ваше какое дело? — хмыкнула худенькая, на остановке вышла первой и стала поджидать подружку. Пока толстушка пробиралась по салону, пассажиры ободряюще что-то говорили ей, а солдатик сунул в руку бумажку с номером своего телефона:

— Меня Игорь звать. Позвони мне, ладно? Только со своего телефона. Позвонишь?

Все пассажиры:

— Позвони!

— Позвони ему?

— Позвони ему обязательно! Только подружке своей телефон нашего солдатика не давай.

— Позвонишь?

— Ты позвони. Он хороший. Он беременной место уступил и дал ей воду и половину пирожка с сыром, — это сказала то ли мамаша, то ли теща.

Толстушка вышла из автобуса победительницей, сияющая и довольная. Солдатик махал ей в окошко, она помахала в ответ бумажкой с номером телефона, развернув пальцы, поднесла их к уху, мол, позвоню-позвоню. А затем, подмигнув, сунула бумажку с номером не в сумку, а в лифчик под нескромно, чуть ниже, чем надо, расстегнутую «молнию» спортивного бархатного костюма в стразиках, который своей пошлостью так и не смог испортить девичью яркую, свежую молодую красоту.

Пассажиры ликовали, смеялись и аплодировали. Солдатик краснел и счастливо улыбался.

Как-то, болея гриппом, в вынужденном безделье я «серфила» Интернет и нашла пост, каких много в Сети и которые, как правило, читают и «перепощивают» школьницы старших классов. Не знаю, что именно привлекло меня… А, вспомнила — картинка. На фотографии была прозрачная пластиковая банка с яркой крышкой, наполненная разноцветными шариками. Шарики — marbles — стеклянные разноцветные шарики, моя давняя любовь, такие волшебные шарики, секрет которых еще не раскрыл ни один ребенок. В такие, между прочим, только алебастровые, играл Том. Ну какой-какой… Сойер, конечно. Шарики, что были дороже всяких сокровищ. И один шарик, такой драгоценный, он подарил Бекки Тетчер. Девочке в платье на крахмальных нижних юбках, и в белом фартучке, и в шляпке, дочери судьи, Бекки, прекрасной, единственной на свете Бекки. И эта девочка обиделась на Тома, что он с кем-то там до нее уже успел поцеловаться, разрыдалась и этот шарик бросила в камин. А почему обиделась? Между прочим, за дело. Это ведь важно для девочки, чтобы ты была для кого-то единственная на свете, разве нет? Ну да, я отвлеклась.

Короче, в этом интернетовском посте были банальные прописные истины, но задело меня предложение автора — наполнить банку каким-то количеством шариков, поставить на полку или подоконник и каждый день выбрасывать из банки один шарик. Куда-нибудь в такое место, где ты не сможешь его подобрать и вернуть на место, в банку, например в пропасть. И тому, кто решится на такое, будет отчетливо видно прямо на собственном подоконнике, как уходит его жизнь, как пустеет его банка с выделенным ему Небесами временем, с подаренными ему жизнью чудесами, с восходами и закатами, с его любовью, с его встречами и прощаниями, с его путешествиями и обедами с друзьями, с его пустыми разговорами и неприятностями. То есть эта странная, притягивающая, гипнотизирующая банка отчетливо давала тебе понять: