Ловец тумана - Сергей Игнатьев

Поднялся, касаясь ладонью могильного камня. Почувствовал кончиками пальцев углубления – впадины выбитых на нем букв, слов, складывавшихся в эпитафию.

Прощальное слово. Памятный знак. Очередная маска смерти.

«Вышедшему из ниоткуда… танцевавшему на проволоке Вечности… во Тьме».

– Глупый мечтатель, – шепнула тень, ускользая, растворяясь в сумраке вместе с луной, которую затягивало тяжелыми свинцовыми тучами. – Скоро рассвет. Тебе пора…

Северин покинул кладбище, долго петлял по мощеным улочкам, сторонясь света от редких фонарей, из распахнутых дверей пивных, из узких щелей в ставнях домов.

Надо было возвращаться.

Его ждал сухонький сморщенный старичок в своих окулярах, годами чахнущий в архиве, будто ссохшаяся мумия в своей величественной гробнице, окруженная всеми мыслимыми богатствами – бесконечными коридорами шкафов и стеллажей, уходящими вдаль, во тьму, хранящими в себе все тайны этого мира, все тайны смежных миров. Быть может – все тайны Упорядоченного. Все то, что можно уместить в буквах и цифрах. Все то, о чем можно рассказать при помощи слов.

Все сокровища, привезенные с края ойкумены, из земель, Где-водятся-Драконы и из земель, Где-водятся-Тигры. Из сердца раскаленных сухих пустынь, из колючих дебрей влажных джунглей, из безмолвных льдов.

Его ждал Заговор, нетронутая расстановка фигур на шахматной доске, вот наши, вот враги, но непонятно, кому делать первый ход?

Непонятно, кто играет за белых. Все фигуры, от пешки до ферзя, поблескивают черным лаком.

Северину стало, наконец, понятно, что так пугало его в первых встречах с людьми этого мира – особенный блеск глаз, прозрачность радужки и черные зрачки, сужавшиеся игольным ушком, зрачки – коловшие острием иглы, в которых чудилось что-то звериное, хищное.

И этот особенный блеск их глаз. Отсвет причастности к высшим тайнам вселенной, вобравший в себя заветный привкус надмировой власти, проявлявший себя всякий раз, когда шуршал разворачиваемый ветхий пергамент и ветер подхватывал гортанные резкие фразы заклятий, когда вились и путались закорючки забытого письма и цветные флажки перемещались по материкам и океанам, параллелям и меридианам мировых карт.

И поздно бежать от этого в квартал мертвецов. Поздно пытаться догнать в тумане девушку из своих снов.

Туман тает, занимается новый рассвет, а с ним приходит запах пыли, запах крови.

Рассветные лучи высветят гордые профили статуй. Заиграют, заискрятся на золотых монетных профилях, на золотом шитье черно-фиолетовых камзолов.

Это его, Северина, жизнь. Его судьба. Его предназначение.

И что бы с тобой сегодня или завтра ни случилось – упрется ли в сердце острие гатримарса, или девушка с рыжими волосами задержит свой шаг по тропинкам кладбища, обернется, узнает, окликнет…

Что бы ни случилось – это часть большого Плана.

И на бесконечных стеллажах какого-то Вселенского Архива – на одной из полок, в одной из ячеек – найдется карточка, где написано и твое имя тоже.

Просто надо вспомнить его.

Хотя бы попытаться вспомнить.

Ночь уходит, уступая рассвету, и последним ее отзвуком звучит тонкий комариный писк…

Или это твоя собственная тень хихикает, ускользая?

Проснувшись, Северин стал шарить в тумбочке возле постели – жесткой и узкой, стоящей в углу снимаемой им комнатки – на верхнем этаже дешевой гостиницы, что притулилась на перекрестке Второй Хмелеварской и Ящерикова Поля.

Самое подходящее место для молодого человека, начинающего карьеру Архивного служителя. Не вызывает подозрений. Соответствует «легенде».

В ящике лежали сувениры из прошлой жизни.

Зачитанный, замусоленный томик Форстана Мальвира.

Ожерелье из заржавленных шестеренок, снятых с закопченных огнешарами, покореженных алебардами конструктов – там, далеко на юге, в степи.

Расшитый бисером кисет с порошком-клиотлем, купленный по случаю, напоминание про Шедди Краснолиста. Про то, где он теперь обретается. Про то, за что они борются.

А вот и он – рубиновый осколок елочного шара. Единственный предмет, который удалось Северину пронести с собой, миновав Точку Перехода, из его прежнего мира, с Земли, с Терры.

Северин посмотрел на осколок. В приглушенном красном сиянии не отразилось ни блеска масляной лампы, ни его усталого, с глубокими тенями под глазами лица, поросшего чахлой щетиной, ни пыльных потолочных балок комнатки, в которой он квартировал.

В осколке отражалось хмарьевское кладбище.

Опутанный вуалью тумана могильный камень, на котором была выбита надпись:

«Вышедшему из ниоткуда

Ушедшему в никуда

танцевавшему на проволоке Вечности

с погасшей свечой

во Тьме».

Теперь Северин точно знал, как добраться до Мурина, как попасть в кремлевские катакомбы, где тот затаился. Где он, укрытый спасительной тенью, ткал и ткал все это время свою зловещую паутину.

Недостающий пункт их Плана, их собственной липкой паутины, которую они сами так старательно плели, как и их противник, таясь в тени.

Теперь Северин знал, как к нему подобраться. Осталось только сообщить об этом остальным.

Возможно, они не поверят. Но у Северина не было никаких сомнений в том, что это самый верный путь к назначенной цели.

Жанна указала ему этот путь.

Мушиные Фермы, печально известный округ, темное пятно на карте Хмарьевска.

Место, на подходах к которому не встретишь богато одетого всадника, изящного конного экипажа или паланкина, украшенного фамильными гербами, который несут здоровяки, одетые в те же клановые цвета, а быть может – молчаливые наемные тролли.

Сюда приходили пешком.

Шли мимо городской свалки, мимо заброшенных складов, ставших обиталищем жадных до плоти мороков, по длинному деревянному мосту над оврагом, на дне которого что-то хлюпает и булькает, но что именно – не разглядеть – все скрывает Хмарь-туман.

Шли, шаркая разбитыми сапогами и стоптанными ичигами, смачно схаркивая.

Или тихо, бесшумно скользили – сжимая под плащом рукоять кинжала.

Или брели, понурив голову, после длинной смены на фактории или портовых складах, хлюпая по глубоким лужам – скорей бы домой, хлопнуть самый первый (самый желанный) стакан пенистого зеленого или сразу перейти на горькую кедровую. Заесть, прихлебывая, жирной похлебкой из лежалой рыбки-скотки.

В Мушиные Фермы шли, спотыкаясь и раскачиваясь из стороны-в-сторону, поминая злым заплетающимся языком и мачеху-Хмарь и всех Пятерых с выводками жрецов, и в особенности городскую стражу, псин блохастых, и задоголовых умников в Совете с их нововведениями насчет торговли выпивкой в ночное время.