Неудержимая. Моя жизнь - Мария Шарапова

В четвертом круге я играла с Эми Фрэйзер[58], о которой можно сказать только то, что я выиграла у нее в двух партиях подряд. Но как только я выиграла последнее очко, мой мир стал меняться. Я еще никогда не проходила так далеко – четвертьфинал, на таком крупном турнире – Уимблдон! Казалось, что весь мир, или что там от него оставалось, повернулся и внимательно посмотрел на меня. Как будто я была черной дырой, которую необходимо срочно заполнить или объяснить. Персонажем, который появляется где-то в начале третьей части фильма, и вы почти слышите, как режиссер поворачивается к сценаристу и кричит:

– А это еще кто такой? Расскажите же нам его чертову предысторию!

Именно тогда и стали рассказывать мою историю. Обо мне и моем отце, о Юдкине и корте в Сочи, о Мартине Навратиловой и «клинике» в Москве, о годах борьбы – по телевизору один из комментаторов сообщил, что отец работал официантом, чтобы покупать мне мячи и ракетки – о Боллитьери и Лансдорпе. Пока я играла, об этом писали в газетах и негромкими голосами рассказывали по телевизору. «У нее интересная история…» Ничто не заводит так, как история твоей жизни, рассказанная Джоном Макинроем. Советую всем послушать. Конечно, в этом таилась и доля опасности. Вдруг вся эта известность вскружит мне голову, нарушит чары, разрушит транс глубокой концентрации и, как пузырь, вырвавшийся на поверхность среди других пузырей, этот сон лопнет.

Помню, как я сидела с тренером в столовой Уимблдона. Обычно мы сидели тихо, никто нас не трогал – не трогал потому что кому мы были нужны? – ели и разговаривали о теннисе. Неожиданно все глаза повернулись в нашу сторону – или мне это только показалось? Люди подходили и поздравляли меня, спрашивали о моем самочувствии, давали советы. Группа теннисных чокнутых – не знаю, как они смогла проникнуть в столовую, но это были японцы – попросили разрешения сфотографировать меня. Когда они ушли, я увидела, что мой тренер немного заволновался. Он схватил меня за руку и посмотрел мне прямо в глаза.

– Я знаю, что вокруг тебя много чего происходит, – сказал он, – и многое из происходящего для тебя внове, но ты должна оказать мне услугу. Прошу тебя надеть шоры на следующие пять дней и смотреть только на дорогу прямо перед собой.

Четвертьфинал маячил передо мной, как частокол. Центральный корт, телевизионная трансляция по всему миру, настоящее событие! Из сотен и тысяч теннисисток по всему миру остались только восемь. И среди этих восьми, мое имя выделялось. Это напоминало вопрос из Улицы Сезам[59]: Какая из этих вещей лишняя? Другие девушки были чемпионками, которых ждал международный Зал теннисной славы[60] – Серена Уильямс, Лидсей Дэвенпорт… И… Нет-нет, я была уверена в себе и точно знала, кто я такая и на что я способна, но кто еще знал об этом?

В четвертьфинале я играла с Ай Сугиямой[61], цепкой теннисисткой, способной отбить любой мяч независимо от его скорости. Играть против нее – это все равно что играть в пинг-понг. Любой мяч она принимает из нижней стойки – огромное преимущество при игре на траве. И так она может стоять часами. Эта игра досталась мне нелегко, она истощила меня физически. Я стала уставать. Сугияма в чем-то похожа на меня – она отказывается сдаваться, даже когда ее побеждают. То есть до момента полной капитуляции.

Я проиграла первый сет с минимальным разрывом и была настроена дать бой во втором. Я видела свои фотографии во время смены сторон между первым и вторым сетами. У меня смущенный и озадаченный вид. В действительно тяжелом матче всегда возникает момент, когда все находится в состоянии зыбкого равновесия, и ты или собираешься, усиливаешь концентрацию и продолжаешь играть, или сыплешься. Или ты, или она. А вот когда обе противницы отказываются сдаваться, тогда и случаются эпические матчи.

Второй сет я выиграла со счетом 7–5. Главную роль сыграла моя подача. Казалось, что каждая моя подача была навылет. И более того, если даже это не был эйс, то подача была достаточно сильной, чтобы навязать Сугияме розыгрыш, который заканчивался не в ее пользу.

В первом гейме третьего сета Сугияма практически взяла мою подачу. Это был ее звездный час, но она его пропустила. Я выстояла, перестроилась и сама взяла ее подачу. Потом последовали качели на протяжении трех геймов. И это решило исход матча. В конце третьего гейма счет, вместо того чтобы быть 4–1 в пользу Сугиямы, был 4–1 в пользу Шараповой. Во время розыгрыша очка в конце пятого гейма я почувствовала, что она начинает сдаваться. Она была раздавлена не с точки зрения ее подачи, а с точки зрения моральных сил. И с этого момента все стало легко и просто. Фактически я впервые почувствовала себя более свежим из двух игроков в конце третьего сета.

Последнее очко?

Я была в белом платье с открытыми плечами, на шее у меня была золотая цепочка с крестиком, которую родители подарили мне в детстве, в ушах – серебряные сережки, подарок друга на семнадцатый день рождения, волосы были заколоты заколками, на ногах были короткие белые носки и белые теннисные туфли. Когда я жду подачу, то раскачиваюсь из стороны в сторону. Между розыгрышами очков я хожу по корту. Это успокаивает нервы и создает некий внутренний ритм. Подачу на матч-пойнт я сделала при счете 40—0. При подаче я громко застонала и заставила Сугияму отойти назад. Она отбила мяч, точно мне под левую руку. Я быстро приняла его и вскрикнула, потому что моя ракетка, по инерции, поднялась высоко вверх. Мяч я послала ей под правую руку. Своим приемом она отправила мяч за пределы корта и все было кончено. 5–7, 7–5, 6–1. Я вскинула руки, подняла лицо к небу и выкрикнула что-то вроде «Спасибо тебе, Господи!». Я видела ложу, в которой праздновала моя команда. Руки отца были воздеты к небу, так же, как и у меня. Вот от кого я этому научилась!

Случилось неслыханное. Я добралась до полуфинала Уимблдона.

* * *

Как правило, чем ближе ты к победе, тем сложнее становится твоя задача. С каждым новым кругом ставки растут, психологическое давление увеличивается, конкуренция становится жестче, а шансы на выигрыш уменьшаются.

О том, что в полуфинале я играю с Линдсей Дэвенпорт сообщил мне отец. Не помню точно, что я подумала, услышав эту новость, но, наверное, что-нибудь вроде «… твою мать». Я была ребенком. Линдсей была женщиной. Я была слабой, Линдсей сильной. Я была жилистой и худой. Линдсей мощной и плотной. Как я уже говорила, во многом мы играли в один и тот же теннис. Предпочитали силовую игру на задней линии, подавали плоские и низкие мячи без закрутки – всему этому мы обе научились у Роберта Лансдорпа. Ей было двадцать восемь лет, и кое-кто уже начал поговаривать о ее уходе. В тот момент она не была первым номером классификации – им была Серена, – но она была им с перерывами в течение девяносто восьми недель. Линдсей была одной из величайших теннисисток мира. Другими словами, мне предстояло терпеть и терпеть, пока не появится шанс прыгнуть выше головы. А как еще, по вашему мнению, я могла победить Линдсей Дэвенпорт? Она была такая же, как я, только больше, сильнее, старше и опытнее. Она была такая же, как я, но только много лучше.