Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов

Слово «ром», правда, мелкое, под более крупным и жирным, с завитушками, словом, утвердило Куропёлкина в мнении о том, что свирепый указ распоясавшейся госпожи Звонковой превратился для него в путёвку романтического путешествия в тёплых водах, в отпуск, который он, несомненно, заслужил умственными трудами. Даже штиль в этой путёвке был предусмотрен и нарушен быть не мог. Тут возникла странность. На вид бутыль была полна и винокурами закупорена. Нет, выяснилось, что пробку всё же кто-то вытаскивал. И сейчас пробка, подчиняясь пальцам Куропёлкина, тихо выползла из горлышка бутыли. Снизу пробка была обмотана куском плотной бумаги, видимо, для крепости закупорки. Куропёлкин хотел было выкинуть пособницу пробки в воду, но хозяйственный мужик в нём выругался, и Куропёлкин засунул её в потаённый кармашек тельняшки под подбородком, откуда, впрочем, уже были конфискованы Кукарачей запасы песо. При воспоминании о песо, то бишь пиастрах, Куропёлкин резко поднёс бутыль ко рту и с жадностью принял в себя струю исторической жидкости.

Заткнул пробку. Посидел, прижавшись к спинке скамьи. Почувствовал, что скамья не успокоилась на ночь, а куда-то плывёт, не сбавляя хода. Луна же будто застыла в небе. В руках Куропёлкина оказалась лупа, сама, что ли, приползла? Или припрыгала? Куропёлкин повертел лупу, а потом захотел созорничать, стал ловить в пучок лунные лучи. Поймал. Навёл на доску скамьи. Доска зашипела, и, управляя лупой, Куропёлкин вывел на белой деревяшке большую чёрную букву «Н…» Удивился. Уложил на обмытый солёной водой скребок кыргыза Чолпона добытую дротиками рыбу, полил её по хребту ромом (дезинфекция). И направил на неё луч лунного гиперболоида.

И рыба зашипела…

И уже через десять минут была прожарена, получив хрустящую, золотистую корочку.

«А может, сапожник Бавыкин прав? И я оказался на чужом боку чемодана в стране антиподов, и здесь Луна — светило, согревающее планету?»

«Без поллитры не разберёшься! — решил Куропёлкин. — Тем более на пустой желудок!»

В коробке, пахнущей, по представлениям Куропёлкина, стюардессой «Айр Франс», была соль, перец, сыры, кусок грудки галльского, надо понимать, петуха, пластмассовые нож, вилка и ложка, то есть ничего интересного для человека, свалившегося с самолётом или его обломками с небес. А вот рыбёшки, размером всё же с хорошую салаку или небольшую сельдь, да ещё и с хрустящей корочкой, да ещё и поперчённые, и промоченные ромом, манили.

Сытым гурманом Куропёлкин посидел в неспешных раздумьях, глазел на Луну — не обратной ли стороной, неизученной и для кого-то тёмной, она была к нему повёрнута, и не из неё ли исходила энергия, способная жарить рыбу и, возможно, вялить и коптить её. При этом Куропёлкин, естественно, не переставал сбулькивать в глотку карибскую жидкость. Через полчаса Луна начала над ним разбухать и дёргаться, а в голове его стали возникать мечтания. Куропёлкин забеспокоился. Штиль штилем, но непредвиденная волна могла вдруг смыть Куропёлкина и превратить его в человека за бортом. В целях безопасности Куропёлкин прилепил себя лентами скотча к корпусу корабля, называемого пока буквой «Н» и приписанного к порту Останкино. Нет, к военно-морской базе Останкино.

Куропёлкин сделал ещё несколько глотков антидепрессанта, но на этот раз увидел, что слово с завитушками над словом «ром» читается как «Великоустюжский», и расстроился. И даже испугался.

«Всё! — приказал себе Куропёлкин. — Надо заставить себя выспаться!»

Впрочем, отдавать себе это приказание вышло делом лишним. Сон немедленно напал на Куропёлкина, утопил в себе, о глубине погружения в него Куропёлкин позже вспомнить не мог. Чернота и всё. Редко, но были случаи, когда Куропёлкин перебирал и оказывался в черноте и неподвижности бесчувствия. Выныривал из них с болями в голове и сухотой во рту. Теперь же тихое возвращение Куропёлкина к смутно-дремотным видениям бытия произошло часа через два. И оно не было тяжким. Первыми принялись щекотать пятки Куропёлкину, потом добрались до его коленей и ласками же стали покусывать мочки его ушей баборыбы, по домашнему — русалки. Они нисколько не встревожили Куропёлкина. Напротив, ощущения его были сладостные, будто он оказался снова восьмиклассником в Волокушке, где к нему во снах являлись жаркие женщины, после чего под ним на простыне оставались мокрые пятна. Теперь же Куропёлкин понял, что у ласкавшей его баборыбы нет чешуи, нет ни единой чешуйки и нет хвоста, обнажённое тело её знакомо прекрасно, он узнал её и прошептал: «Нинон!», блаженное его состояние должно было длиться вечно…

Но тут в Куропёлкина будто бы стало что-то толкаться, жёстко-колючее, и не только толкаться, но и раскачивать его и прижимать к чему-то твёрдому, сладость дремоты сменилась испугом и болью, он разодрал склеенные веки. Он прозрел.

Перед ним была не Нинон, не даже баборыба. А была Акулья пасть. Челюсти.

Добросовестно исполненные ленты скотча помешали резким движениям Куропёлкина, однако он всё же привстал, столкнув в воду плащ-палатку, а реакция акробата, не растраченная им, помогла его расторопности, и он в мгновение всунул, всадил в пасть акулы гипсовое весло.

Акула сжала челюсти, желая избавиться от ненужной ей дряни или заглотать её, вполне возможно, гипс при этом раскрошился, но сталь завода «Серп и молот» не подвела, и острия прутьев арматуры Девушки с веслом пропороли её пасть и зашили её.

И Акула, испытывая, видимо, болевые спазмы, дергаясь, унырнула в прогретые солнцем (или луной?) глубины. Не направилась ли она на знакомый Куропёлкину берег в компанию к китам?

Во сне ли это происходило или наяву, Куропёлкин не сразу понял. Потом понял. Весла у него теперь не было.

А на верхней доске парковой скамьи чернело выжженное — «Нинон»…

В Москве, неподалёку от проспекта Вернадского, на двадцать третьем этаже офиса холдинга госпожи Звонковой проходило совещание. Третье за последние дни по привычному уже сюжету.

Нина Аркадьевна спустилась из своих кабинетов, и хотя вызывала сегодня легкие мысли о Катрин Денёв или даже о Брижит Бардо времён Бабетты, сотрудники ждали от неё всего, в частности, редкого для неё взрыва сумасбродства. Или самодурства.

Экраны операционного зала на трёх стенах, словно бы в хозяйстве режиссера теленовостей, были включены, и на нескольких из них полёживали смирные киты.

— Это новые материалы? — спросила Звонкова.

— Сегодня получены, — сообщил оператор у пульта.

— Начинайте с панорамы, — сказала Нина Аркадьевна.

Тотчас же на экранах возникли общие планы южного моря с берегом большого острова и рядом — крупные планы фрагментов запрошенной госпожой Звонковой панорамы. Создавалось впечатление, что там, в южном море, произошёл подводный взрыв с выбросом на гладь воды всяческих предметов, как цельных, так и раскуроченных. Правда, исключительных свойств штиль как бы протестовал против мнения о взрыве и выбросах. Однако на восточном берегу острова Гаити, в Доминиканской республике, лежали теперь безжизненными десятки китов. А с ними и их вожак. Один из экспертов, с манерами и изяществами выпускника МГИМО, доложил Нине Аркадьевне, что у специалистов за три дня исследования выработались два объяснения происшествия. Первое: пищевое отравление совокупно с воздействием неопознанных газов. Второе: киты совершили коллективное самоубийство, вызванное скорее всего провокационными проповедями о конце света вожака-сектанта, возможно, человека амфибии, удостоенного их доверием.