Счастливая жизнь для осиротевших носочков - Мари Варей

новости. – С понедельника приложение станет доступно для скачивания. Теперь осталось его продать, а для этого нам придется постараться. В ближайшую неделю по утрам мы будем проводить мозговые штурмы, чтобы разработать маркетинговый план, а после обеда – тренинги по тимбилдингу.

– А когда нам дадут вай-фай? – спрашивает Виктуар.

– Тот же вопрос, – поддакивает Реда.

– Я уже пораскинул мозгами над рекламой, – продолжает Крис как ни в чем не бывало, – и теперь хочу узнать ваше мнение. Поэтому попрошу всех присутствующих закрыть глаза. Давайте попытаемся поставить себя на место осиротевшего носочка.

Обвожу взглядом остальных, просто чтобы понять, правда ли они пытаются представить себя осиротевшим носочком. Виктуар и Реда чуть ли не зевают от скуки, а Джереми, который сидит, скрестив руки на груди, кажется немного грустным. Как странно…

– Закройте глаза, – настаивает Крис, – представьте, как на экране появляются два носка, и закадровый голос говорит: «Всю жизнь, с рождения на фабричном конвейере и до сегодняшнего дня, вас всегда было двое: вы и ваша половинка, ваша»…

– Родственная душа, – поправляет Виктуар, как всегда готовая помочь.

– Да! Прекрасно! Мне нравится! – восклицает Крис и большими буквами пишет на флипчарте «родственные души». – Продолжаем. Итак, всю жизнь вас было двое, вместе вы прошли через многое: через стиральные машинки, сушилки для белья, конкуренцию со шлепанцами…

– Вонючие кроссовки? – предлагает Реда.

– Почему бы и нет… – Крис пишет на флипчарте «вонючие кроссовки». – Вы были похожи друг на друга, точнее, прекрасно дополняли друг друга. Были идеальной парой. Иногда во время стирки вы отдалялись друг от друга, порой вас даже разлучали, но разлука длилась недолго… Если вы ссорились, то быстро мирились, потому что были друг для друга особенными. Благодаря своей родственной душе ты никогда не знал одиночества.

Открываю глаза. Почему у меня мерзнут руки? Почему спина так напряжена? Понимаю, что больше никто не улыбается. Все сидят с закрытыми глазами и сосредоточившись. Даже Джереми.

– И однажды утром, – вкрадчиво продолжает Крис, – ты просыпаешься, а ее больше нет. Ничто не предвещало трагедии, вы даже не успели попрощаться, потому что никто не предупредил, что вы видитесь в последний раз. Возможно, вы даже поссорились и разошлись в разные стороны, по глупости сказав себе: «Извинюсь завтра».

– Крис все еще о носках говорит? – тихо спрашивает меня Реда. – Мне кажется, его куда-то понесло…

Знаком показываю, что не знаю. У меня ком в горле. Обхватываю запястье, вжимая браслет в ледяную кожу.

Крис ударяет кулаком по столу и уже громче продолжает:

– Никто никогда не говорил тебе, что родственные души можно разлучить! А может, ты наивно думал, что такое бывает только с другими носками. И в одночасье ты становишь сиротой. От тебя больше никакого проку. Ты остаешься лежать на дне сушилки, в полном одиночестве.

Воцаряется тишина. Все открывают глаза и потрясенно смотрят на Криса.

– И что ты тогда делаешь? – спрашивает Крис, к которому внезапно возвращается его привычная солнечная улыбка. – Ты скачиваешь приложение «ЭверДрим» и находишь другой носок, который тоже осиротел. Возможно, он подходит не так идеально, но, по крайней мере, избавляет от необходимости выбрасывать осиротевший носочек мусорку. Так вы вкладываете свою лепту в борьбу с отходами. А потом на экране появится логотип с нашим слоганом: «ЭверДрим» объединяет осиротевшие носочки!»

Крис замирает перед флипчартом с фломастером в руке и ждет наших впечатлений. Мы переглядываемся и молчим.

– Ну как? Что думаете?

– Я совсем не разбираюсь в маркетинге, поэтому воздержусь, – просто говорит Джереми.

– Там же был какой-то глубокий смысл? – спрашивает Реда. – Наверное, я не успел вжиться в роль носка, поэтому почти ничего не понял.

Крис пишет на флипчарте «глубокий смысл?».

– Скажу честно, – предупреждает Виктуар, хотя она и так всегда честна. – Сначала я подумала, что ты перегрелся на солнце, но в этом бреде было что-то… милое.

– Алиса?

Взгляды всех присутствующих обращаются ко мне. Сжимаю в руке браслет. Смотрю на Криса, на его понимающую улыбку и чувствую, как на грудь наваливается тяжесть.

– Мне нужно выйти.

Я произношу эти слова так тихо, что даже не уверена, что меня кто-нибудь слышит. Потом вскакиваю и выбегаю на улицу.

Дневник Алисы

Лондон, 26 марта 2012 года

Прости, что пропала, Брюс!

Наверное, ты меня уже потерял. Все меня потеряли. Я не беру трубку, даже когда звонят мама и Скарлетт. Просто отвечаю смс-кой, что занята. Я устала. Ты и представить себе не можешь, как я устала. По вечерам проваливаюсь в сон, стоит донести голову до подушки, и всю ночь сплю как убитая. Но сегодня мне не спится, поэтому я пишу тебе.

Мы подходим к завершающему этапу ЭКО. В двух словах расскажу о последних двух неделях, которые для меня тянутся так медленно, словно пара столетий.

Если без подробностей, то мне регулярно делали уколы ниже пупка, чтобы моя фабрика по производству яйцеклеток работала в три смены. Я больше не могу видеть Долорес. Она ни в чем не виновата, но каждый раз при виде нее у меня внутри все сжимается. Низ моего живота покрыт багровыми пятнами, словно меня долго избивали – наверное, в наказание за то, что моя матка ни на что не годится. Меня раздуло, как воздушный шарик, лодыжки исчезли, пальцы распухли. Пришлось снять все кольца. «Это гормоны», – повторяет Долорес. Еще были анализы крови, УЗИ… в общем, стандартный набор. Руки у меня как у героиновой наркоманки со стажем, а гениталии загружены больше, чем шоссе в час пик.

Я настолько привыкла раздвигать ноги в гинекологическом кресле, что в понедельник сняла трусики, чтобы сдать анализ крови.

– Рефлекс, – устало сказала я медсестре.

– Главное, в метро так не делайте, – ответила Долорес тоном учительницы воскресной школы.

Мне следовало бы рассмеяться, но я ударилась в слезы. Надо сказать, сейчас я могу разрыдаться даже при виде солонки.

– Это гормоны, – сказала Долорес.

Сегодня утром мне сделали местную анестезию, чтобы извлечь ооциты.

– Это все равно что собирать спелые яблоки, – сказала Долорес.

Да, с той малюсенькой разницей, что во время сбора яблок во влагалище не суют километровую иглу. Как ты и сам, наверное, видишь, с каждым днем мне все труднее воспринимать юмор Долорес. Конечно, это гормоны. Но есть время болтать и время молча ждать, когда кошмар закончится. Я не была у косметолога уже полгода. Даже удивительно, что Долорес не опустила по этому поводу очередную глупую шуточку.

Во вторник врачи заморозили сперму Оливера (заметь, Брюс, для него этот процесс проходит немного проще и безболезненнее, чем для меня). «Никаких половых контактов в течение четырех дней», – велела Долорес, что даже хорошо: учитывая мое состояние, мне хочется заняться сексом не больше, чем выколоть себе глаз.

Это было вчера. С тех пор Долорес звонила трижды: вчера в 16:10, чтобы сказать, что у меня восемь жизнеспособных эмбрионов, сегодня в девять утра, чтобы сказать, что их количество сократилось до пяти, и, наконец, в восемь вечера, чтобы сказать, что выжили только три.

– Три – это немного, – добавила она с разочарованием в голосе.

Я извинилась за свою неспособность производить эмбрионы, бросила трубку и выплакала канистру слез.

Есть еще один важный момент, о котором следует рассказать и вспоминать потом в трудные времена: Оливер вел себя просто идеально. Молча держал меня за руку, обнимал тысячу раз (и это только за последние сорок восемь часов), ни разу не заглядывал мне между ног, всегда оставаясь на уровне головы, словно не происходит ничего особенного. Оливер тысячу раз сказал, что любит меня и что у него по карманам разложены носовые платки – на случай, если мне захочется поплакать. Он улыбался моим неуместным шуткам, но не шуткам Долорес. Когда мы вернулись из клиники, он достал из холодильника бутылку шампанского, после чего протянул мне фужер, одну сигарету «Мальборо Лайт» и зажигалку.

– Через два дня тебе нельзя будет ни пить, ни курить, – сказал он.

Я пригубила шампанское и затянулась сигаретой. Я очень боялась все испортить. Мы весь вечер просидели на диване в обнимку, влюбленные