"Еврейское слово". Колонки - Анатолий Найман

Не любим нелюбящих нас. А нас все не любят. Лягушатники, макаронники, нагло-саксы, немчура, пиндосы. Вы – нас, мы – вас. (Как частный человек я несколько раз брался доказывать, что это не так. Дескать, в Италии читал лекции, в Америке преподавал, в Англии год, по Франции ездил – никто нас не не любит. Обожать не обожают. С газом, говорят, финтим, плутоний в чай подмешиваем. Но Толстой-Достоевский – восхищаются: экстра… На что мне отвечают: вот бы и оставался там.)

Медиков не любим – только на анализы умеют посылать. Сантехников – разбойники. Таксеров – обнаглели. Официантов – обсчитывают. ЖКХ – как дорожают, падлы! Банкиров – жируют (правда, это я уже говорил – когда про богатых). Которые с трехдневной небритостью – действуют на нервы. Женского пола – которые с голым животом: чего делать, непонятно. Геев-злодеев. Группу риска – знаем за что.

И вообще друг друга. Куда ни пойди, кто-то там уже есть. Кто-то орет, не дает отдохнуть. К кому-то, наоборот, подсядешь, заведешь разговор – молчит. Да и любящих не больно хочется любить. Кто-то хочет на тебе жениться. Призадумываешься, а не с умыслом ли. Не ради ли развода и раздела имущества. А может, ближе узнаешь – из масонского гнезда.

Кто остался? Мы сами? Ну, и себя самих. Не заслуживаем мы, чтобы мы нас любили. Позаботиться о себе – почему нет, а любовь к себе испытывать – извините. Угрюмые мы. Зимой какие-то закутанные, летом в каких-то шортах. Оставьте нас в покое, дайте пожить, как хочется. То есть не «оставьте», не «дайте», а – оставим-ка мы себя в покое, дадим-ка себе пожить, как хочется. Выясним, как хочется, и поживем.

Жаргонные окраины языка меняются очень быстро, новый словарь надо издавать не реже, чем раз в пять лет. Это та часть жаргона, которая претендует на особую, в своем роде художественную, выразительность. На, я бы сказал, то, как разговаривают персонажи криминального сериала. «Я тебя размажу по стене» и прочее. Но есть и такие попадания в яблочко, которые живут десятилетиями. В мои школьные, стало быть весьма давние, времена было широко распространено словечко «цирк». Под ударением: цирк! В роли наречия или междометия. Значило оно то же, что и сейчас: что происходящее – скорее клоунада, акробатика, дикие звери, нежели нормальная реальность. К нам, детям, оно приходило от взрослых, которые пользовались им как неодобрительной оценкой действительности. Это был край тогдашнего фрондерства, мягкая, негласно разрешенная сатира. Любое более сильное выражение могло быть рассмотрено как антисоветчина и по условиям времени привести к самым серьезным неприятностям.

Уже студентом я подхватил словцо, претендовавшее заменить, уточнить, а главное, освежить и обновить «цирк», а именно – «кино». Сопровождаемое раздельным произношением и подчеркнутой насмешкой: ки-но! То есть не то, что в самом деле случилось. Не то, что случившееся, как каждому ясно, значит. Не правда, а фикция, вымышленность. «Кино», признаемся, слабее «цирка». Зато обыденнее, ближе к подлинности жизни, дальше от цирковой, спектакльной экзотичности. Тем самым более живое и более живучее. Если я правильно запомнил время его внедрения в повседневную речь и попросту в повседневность, с тех пор прошло полстолетия. За этот период изменились радикально соотношения между жизнью как поставщиком опыта и материала для осмысления и кинопродукцией как разработчиком грез о жизни. Сегодня не кино – производное жизни, а жизнь – производное фильмов. Существенность кадра, картинки, постановочности в противовес уличному, домашнему, личному событию особенно заметна в воздействии телевидения. Как человек, как мыслящий субъект, профессионал, гражданин, будь ты семи пядей во лбу, ты один из. Тем, что тебя показали на экране, какую бы чепуху ты при этом ни нес, словно бы подтверждается, что ты действительно есть.

Похоже, что этому феномену и посвящено кинотворчество Квентина Тарантино. Связь людей, утверждают его фильмы, достоверна, только если она отвечает кинообразцам связи людей. Мужчина и женщина должны смотреть друг на друга так-то, или так-то, или так-то. Одеваться – и раздеваться – сяк-то, или сяк-то, или сяк-то. Этак-то или этак-то трясти друг друга. Половой акт, убийство, тюремное заключение недействительны, если в них не включены такие-то и такие-то телодвижения, выражения лиц, насилие, искалечение. Выпущенные пули должны лечь одним из апробированных узоров – на торсе, на стене. Наводнение, пожар, землетрясение лишь тогда получают статус взаправдашной стихии, когда мы их узнаем по виденному в уже просмотренных фильмах.

В своем последнем боевике, «Бесславные ублюдки», идущем сейчас по России, Тарантино вышел на новый уровень выбора сюжетной интриги. По принципу ее универсальности. Постараюсь объяснить, что имеется в виду. Если в искусстве – или в заурядном застольном разговоре – затрагивается тема, скажем, грехопадения, то первым возникает сюжет Адама и Евы. Его не миновать, он вершина универсальности. Братоубийства – Каин и Авель. Влюбленности – Соломона и Суламифи. Если преследования и «Мне отмщение и Аз воздам», ткни наугад пальцем в историю евреев. Сейчас же попадешь на сюжет, который не требует оправдания обстоятельствами и объяснения психологией. На вопрос, почему сложилось так, существует единообразый ответ: потому что так было.

В «Бесславных ублюдках» так было в дни 2-й Мировой войны в оккупированной Франции. Немецкий полковник, одаренный выдающейся проницательностью, демоническим чутьем и великим разнообразием приемов, охотится за прячущимися евреями. Так могло быть, как мы знаем, везде и всегда. Почему? Потому что так было. Находит на молочной ферме, в подвале, семью Дрейфусов, и его солдаты в шикарной голливудской манере геометрически точно расстреливают ее через пол. Говорю «шикарно» потому, что хотя наглядность кино дает нам право поверить в расстрел, но это кинорасстрел – из тех образцов, о которых шла речь выше. Одной девушке удается сбежать. Тем временем нынешняя кинозвезда Брэд Питт набирает взвод молодых американских евреев не просто мстить нацистам, но самым жестоким образом. Так, чтобы деморализовать их и посеять в их войсках панику. Среза́ть с каждого убитого скальп. Вышибать мозги бейсбольной битой. Вестерны про индейцев в детстве видели? Фильмы насилия со скинхедами? Достаточно, если хотя бы читали. Почему скальп и бита? Потому же, почему Дрейфусы: так было. Это уже не столько предметы, сколько идеологические категории той же мифологии, что и кино. Они искусственны в той степени, чтобы быть грезой. Но зверство с их участием естественно в той степени, чтобы узнавать в нем действительность.

Сбежавшая девушка становится владелицей кинотеатра в Париже. Обстоятельства выстраиваются таким образом, что его выбирают для показа премьеры фашистского пропагандистского фильма «Гордость нации». О снайпере, убившем 300 солдат союзнических войск. Его играет сам снайпер. На премьеру сходится вся верхушка германской власти, все знаменитости, включая киношных. Девушка сносит за экран свою коллекцию кинокартин, напечатанных на легковоспламеняющейся пленке. Посередине премьеры она сменяет немецкий фильм на снятый ею самой, в котором обращается прямо к залу. Она объявляет о мести и возмездии. Вспыхивает истребительный пожар. Здание взлетает на воздух от взрыва шашек, заложенных Брэдом Питтом и его парнями. Германия лишается руководства. Конец войны.