Любовница группенфюрера - Элли Мидвуд

Очень даже убиваю. Их кровь будет на моих руках, как и на руках всех тех людей, которые отдают подобные приказы. Я стану самым настоящим пособником в убийстве.

«Нет, не станешь. Ты — агент контрразведки, и тебе необходимо притворяться рьяной нацисткой. Так что иди и играй свою роль. Опусти штамп на бумагу. Всё просто».

Нет, не могу.

— Что вы там так долго делаете? — Голос Мюллера прервал мой внутренний диалог, что я вела сама с собой. Только вот я до сих пор не знала, какой из голосов слушать.

— Одну минутку, герр группенфюрер. Я никак не могу найти его факсимиле. Должно быть Георг снова его куда-то не туда убрал.

Я солгала, конечно же. Факсимиле доктора Кальтенбруннера лежало на своём обычном месте, в маленькой чёрной коробочке в верхнем ящике его стола. Я уже даже вынула его оттуда, но вот опустить на бумагу никак не могла.

«Ну, давай же».

Нет.

«Ты и похуже вещи раньше делала, Аннализа. Если уж говорить о пособничестве в убийстве, то ты уже двоих на тот свет помогла отправить».

Гейдрих этого более чем заслужил.

«А Йозеф? Тот тоже заслужил?»

Нет, конечно. Он просто оказался жертвой обстоятельств. И меня до сих пор мучает совесть из-за того, что нам пришлось с ним сделать.

«Судьба этих восьмидесяти семи человек уже решена. Если ты сейчас же не поставишь под этим приказом подпись, ты только неприятности на себя навлечёшь. Ты же член СС, ты идеологический солдат фюрера в их глазах. Не порти самой себе картину. Штампуй бумагу».

— Ну что там? Вы нашли его или нет?

Оба голоса затихли. Пора было что-то срочно решать. Я закрыла глаза и с трудом сглотнула.

— Да, герр группенфюрер.

Удар печати по крыше стола прозвучал, как выстрел, выстрел каждому из этих несчастных комиссаров в голову, сделанный мной лично. Я теперь была ничем не лучше их всех: Мюллера, Гиммлера и самого фюрера. Только тогда я поняла, как себя должно быть чувствовал доктор Кальтенбруннер, подписывая все эти приказы каждое утро. Это было прегадким чувством; неудивительно, что он столько курил.

Я убрала факсимиле обратно в стол, взяла подписанный приказ, заперла за собой дверь и протянула бумагу улыбающемуся шефу гестапо.

— Благодарю вас, фрау Фридманн. Вы мне очень помогли.

— Не за что, герр группенфюрер.

Мюллер кивнул мне и вышел из приёмной. Я опустилась на свой стул, сложила руки на столе и спрятала в них лицо. В таком виде меня и застал доктор Кальтенбруннер, неожиданно быстро вернувшийся из Рейхканцелярии. Он шутил о чём-то с Георгом и, услышав их голоса, я быстро привела себя в порядок и вытерла глаза; я надеялась, что он не заметит, что я плакала.

— Вы уже вернулись, герр группенфюрер? Я вас уже и не ждала сегодня.

— Да, рейхсфюрера срочно вызвал в ставку фюрер, и собрание отменили.

— Сварить вам кофе? — я изо всех сил старалась избежать его взгляда, перекладывая какие-то бессмысленные бумаги на столе.

— Нет, спасибо, я выпил чашку в буфете Рейхканцелярии.

Я кивнула и ещё сильнее уткнулась носом в документы, чувствуя на себе его взгляд. Уже в дверях доктор Кальтенбруннер вдруг позвал меня:

— Фрау Фридманн, вы не зайдёте на минутку?

Меньше всего на свете я хотела «зайти на минутку,» но мне всё равно нужно было сказать ему о визите Мюллера, поэтому я только вздохнула и проследовала за моим начальником в его кабинет. Он закрыл за нами дверь и остановился там же, глядя на меня. Я упорно разглядывала узоры на ковре.

— Что-то случилось?

— Нет, ничего. — Я и вовсе отвернула голову в сторону.

— Взгляните на меня.

Я подняла было на него глаза, но тут же снова их опустила.

— Да что с вами такое? Вы чем-то расстроены?

— Всё хорошо, просто немного устала.

— Вы плохо себя чувствуете? Хотите пойти домой? Я могу вас отпустить.

— Нет, я в порядке, герр группенфюрер, правда. Простите.

Он говорил таким полусочувственным, полууспокаивающим голосом, что мне снова слёзы навернулись на глаза. Папа так со мной говорил, когда я была чем-то расстроена, и его жалость всегда только снова приводила к слезам, даже когда я уже давно сама перестала плакать. Но тем не менее я сделала глубокий вдох, впившись ногтями в собственную ладонь, и заставила себя собраться. Я снова подняла на него глаза и в этот раз даже заставила себя улыбнуться.

— Мне просто нужен кофе, вот и всё. Я варю его вам целый день, а сама не пью; наверное, надо начать. Это просто усталость, правда.

Доктор Кальтенбруннер медленно улыбнулся мне в ответ, только вот глаза его остались серьёзными. Я сразу поняла, что он не купился, но хотя бы вид сделал.

— Вы можете делать перерыв на кофе в любое время, фрау Фридманн.

— Благодарю вас, герр группенфюрер. — Я снова заставила себя улыбнуться, и затем добавила, как будто невзначай, — Да, кстати, группенфюрер Мюллер заходил, ему нужна была ваша подпись на одном из приказов о советских военнопленных. Он попросил меня её туда поставить, и я воспользовалась вашим факсимиле. Я надеюсь, вы не против? Герр группенфюрер сказал, что я могу это сделать ввиду срочности дела и вашего отсутствия.

— Да, вы можете ставить мою подпись на все документы, что он приносит. Только читайте их сначала.

— Конечно, герр группенфюрер.

Я ждала, чтобы он меня отпустил, но он продолжал меня разглядывать.

— Так что там с этими военнопленными? О чём был приказ?

Ну зачем он меня об этом спрашивал?

— Приказ об «особом обращении» восьмидесяти семи советских комиссаров.

Группенфюрер Кальтенбруннер кивнул.

— И вы поставили под ним подпись?

Я больше не улыбалась. У меня было такое чувство, будто я упала на кусок стекла, а он, вместо того, чтобы вынуть его из раны и оставить её заживать, начал по-садистски поворачивать осколок внутри.

— Да. Он мне велел.

— Вы поэтому так расстроены? Вам их жаль? Жаль этих людей?

Я молчала.

— Не стоит вам себя винить, фрау Фридманн. Просто вы, как и я, являетесь частью этой огромной бюрократической машины, и ваша позиция в этом механизме заставляет вас время от времени совершать такие вот поступки. По крайней мере, я так на это смотрю. Но моя позиция от меня ещё худшего требует, хоть я и вовсе даже не хочу эту самую позицию занимать. Знаете, когда я только согласился принять офис, я заключил небольшую сделку с рейхсфюрером Гиммлером. Я сразу же сказал ему, что ничем, кроме разведки, я заниматься не хочу. Разведка мне нравится, и в шестом отделе я чувствую себя, как рыба в воде. Все же эти полицейские дела со всем этим гестапо и лагерями — я и знать не хочу, что там происходит. Я им всем с самого начала говорил, что уничтожение еврейского населения и тем более военнопленных навсегда подорвёт возможность каких-либо нормальных отношений с союзниками. Гиммлеру на это наплевать, но он хотя бы пообещал мне, что он сам лично вместе с Мюллером будет заниматься своим гестапо, а мне только бумаги на подпись посылать, чтобы не сбивать субординацию, понимаете? Но если по сути на это смотреть, ведь это именно я, кто подписывает все эти смертные приговоры?