Девушка и ночь - Гийом Мюссо

Журналист не упоминал об этом ни слова, но, листая его книгу, я наткнулся среди фотоподборки на копии писем, которые Алексис Клеман посылал Винке. Хотя я уже в сотый раз перечитывал эти послания, меня снова пробила дрожь, а в душе возникло чувство, которое я уже испытал у Даланегра: ощущение, что я докопался до правды, но в следующее мгновение она вдруг ускользнула от меня.

Мне предстояло установить связь между этими письмами и личностью самого Клемана, но мешал психологический барьер. Блокада сознания, как будто я боялся пробудить в нем «подавленное желание». Загвоздка была во мне: я чувствовал свою виновность и полагал, что всегда был в ответе за беды, которых мог бы избежать, если бы и дальше оставался самим собой, не таким, как другие мальчишки. Но в то время, ослепленный собственной болью и пагубной страстью, я не замечал того, что творилось с Винкой.

Влекомый смутным предчувствием, я достал мобильный телефон и позвонил отцу.

– Папа, можешь оказать мне услугу?

– Говори, – пробурчал отец.

– Я оставил кое-что на кухонном столе.

– Угу, какой-то жуткий хлам! – подтвердил он.

– Там, среди бумаг, есть старые сочинения по философии, видишь?

– Нет.

– Посмотри внимательнее, папа, пожалуйста. А лучше передай трубку маме.

– Она еще не вернулась. Ладно, погоди, сейчас возьму очки.

Я объяснил, что мне было нужно: чтобы он сфотографировал на свой телефон письменные отзывы, сделанные рукой Алексиса Клемана на моих сочинениях, и переслал их мне. На все про все у него должно было уйти минуты две, а на самом деле это затянулось на добрых четверть часа, причем мне всю дорогу пришлось выслушивать исполненные сарказма комментарии. Под конец он разошелся и заявил:

– Ты дожил до сорока лет и не нашел ничего лучше, как копаться в своем школьном прошлом? Неужели весь смысл твоей жизни в том, чтобы докучать нам с самого утра, вороша дела минувших дней?

– Спасибо, папа, до скорого!..

Получив письменные отзывы Алексиса Клемана, я вывел их на экран телефона. Подобно иным самодовольным щелкоперам, учителю философии нравилось излагать свои мысли на бумаге, но сейчас меня интересовала не столько суть его рассуждений, сколько почерк. Увеличив изображения, я принялся изучать толстые черточки и тонкие штришки каждой буквы. Начертания небрежные. Но не каракули, а скорее почерк врача, выписывающего рецепт: нужно время, чтобы уловить смысл того или иного слова либо выражения.

По мере того как я открывал изображения заметок, одно за другим, сердце у меня билось все чаще. Я сравнивал их с письмами, адресованными Винке, и посвящением на поэтическом сборнике Марины Цветаевой. И вскоре все сомнения отпали. Письма с посвящением были написаны одним и тем же почерком, совершенно не похожим на тот, что я видел на своих сочинениях.

2

У меня по телу пробежали мурашки. Любовником Винки был не Алексис Клеман. А кто-то еще – другой Алексис. Безусловно, тот самый, с размытой фигурой, запечатленный спиной на фотографии, – тот самый, с которым она сбежала в то незабываемое воскресное утро. Это все Алексис… меня заставили. Я не хотела с ним спать. Винка тогда сказала правду, только я неверно истолковал ее слова. Остальные тоже неверно их истолковали двадцать пять лет назад из-за фотографии, которую отредактировали, и слухов, которые распустили лицеисты, Винке приписали связь с человеком, который никогда не был ее любовником.

У меня гудело в ушах. Это открытие грозило обернуться таким множеством последствий, что мне вряд ли удалось бы собрать их воедино. Первое было самое трагическое: мы с Максимом убили невиновного. Кажется, я все еще слышал, как завывает Клеман, в то время как я ломаю ему ребра и колено. Я видел все четко, кадр за кадром, как в кино. Оторопь, исказившую лицо учителя, когда я лупил его железным прутом. Ты зачем ее изнасиловал, ублюдок?! Недоуменное выражение, говорившее, что он ничего не понимал. А не защищался он потому, что попросту не мог взять в толк, в чем, собственно, я его обвинял. Глядя тогда на его изумление, я вдруг услышал внутренний голос. Настойчивый призыв бросить орудие расправы. А после нагрянул Максим.

Я расплакался и обхватил голову руками. Алексис Клеман умер по моей вине, и уже ничто не могло вернуть его к жизни. Минут десять я сидел в полной прострации, прежде чем мне наконец удалось собраться с мыслями. Я стал разбираться, где дал маху. У Винки определенно был любовник, и звали его Алексис. Только к учителю философии он не имел ни малейшего отношения. Уму непостижимо! Уж очень странно, чтобы быть правдой, и все же это единственно возможное объяснение.

Тогда кто? Пораскинув мозгами, я смутно вспомнил: был у нас лицеист, которого звали Алексис Стефанопулос или что-то в этом роде. Являя собой жалкую пародию на юного отпрыска богатого греческого судовладельца, он приглашал своих друзей и подружек провести вместе с ним каникулы в круизе на Киклады[138]. Я же, собственно говоря, к числу его друзей никогда не принадлежал.

Я взялся за выпускной альбом 1992/1993 учебного года, который принесла мне Полина Делатур. Альбом, на американский манер, представлял собой своеобразный ежегодник с фотографиями всех тогдашних учеников и учителей лицея. Я лихорадочно листал его. Поскольку имена располагались там в алфавитном порядке, того грека я обнаружил на первых же страницах. Антонопулос (Алексис) родился 26 апреля 1974 года в Салониках. На фото он выглядел в точности таким, каким я его помнил: вьющиеся, средней длины волосы, белая тенниска, пуловер в морском стиле с нашивками. Фотография сработала как своего рода запал, воспламенивший мою память.

Помнится, он был одним из немногих мальчишек, зачисленных на подготовительное отделение. Спортивный парень, чемпион не то по гребле, не то по фехтованию. Эдакий эллинист, не отличавшийся большим умом, но читавший наизусть из Сафо и Феокрита. Алексис Антонопулос, отмеченный легким налетом культуры, хоть и считался поклонником латыни, на поверку был глуповат. Сказать по правде, мне с трудом верилось, что Винка была готова на все ради такого глупыша. С другой стороны, не мне было судить.

А что, если этот самый грек по какой-то непонятной мне причине имел зуб на нас с Максимом? Я стал искать в рюкзаке планшет, но вспомнил, что оставил его в арендованной машине, которую позаимствовала у меня мать, так что для дальнейших поисков пришлось довольствоваться телефоном. Я легко напал на след Алексиса Антонопулоса в фоторепортаже на сайте журнала «Пуэн-де-Вю» за июнь 2015 года, посвященном свадьбе шведского принца Карла Филиппа. С третьей своей женой Антонопулос оказался в числе редких счастливчиков, приглашенных на эту церемонию. Шаг за шагом я сумел восстановить портрет этого доброго малого. Отчасти деловой человек, отчасти филантроп, наш грек вел жизнь эдакого путешественника-бонвивана, разрывающегося между Калифорнией и Кикладами. А на сайте журнала «Вэнити фэр» упоминалось, что он каждый год удостаивает своим посещением знаменитый парадный обед, который организует Американский фонд исследования СПИДа. По традиции этот вечер проводится с целью сбора средств для фонда во время работы Каннского фестиваля в роскошном отеле «Эден-Рок». Стало быть, Антонопулос сохранил связи с Лазурным Берегом, однако что, собственно, могло связывать его и нас, мне установить не удалось.