Нутро любого человека. Дневники Логана Маунтстюарта - Уильям Бойд

Пятница, 16 февраля

Добрых десять минут простоял в изножии колыбельки Лайонела, глядя на него, спящего. Попытался по возможности честнее проанализировать свои чувства, но не обнаружил в себе ничего, кроме банальностей: как все младенцы схожи в первые три месяца их жизней; какие у них изумительно крохотные ноготочки на пальчиках рук и ног; какая жалость, что говорить они начинают так поздно. Дурь, конечно, но мне больше всего хочется побеседовать с ним именно сейчас. Представьте, что благодаря какому-то чуду, младенец мог бы заговорить в первые недели жизни, — мы увидели бы мир сызнова, совершенно иным.

За ужином Лотти рассуждала о том, куда бы мы могли отправиться этим летом, и сказала, что нам потребуется дом, достаточно большой, — чтобы в нем были комнаты для младенца и няни, и еще нужны по меньшей мере две запасные спальни, на случай если нас навестят „мама и папа“ или приедут погостить Фордж-Доусоны. В Корнуолле могло бы быть хорошо, как по-твоему, Логи?

[Февраль]

Вот в чем моя проблема, вот почему застопорилась работа. Всю вторую половину дня я провел, пытаясь перевести пять строк из „Afrique occidentale“[73]Анри Леве:

Dans la vérandah de sa case, à Brazzavile,

Par un torride clair de lune Congolais

Un sous-administrateur des colonies

Feuillette les ‘Poésies’ d’Alfred de Musset…

Car il pense encore à cette jolie Chillienne…

Это срабатывает лишь по-французски, обращаясь на английском в банальность, становясь неуклюжим и утрачивая всю свою томительную, меланхоличную романтичность. Этим-то и взяли меня “Les Cosmopolites” — жара, Африка, литература, cafard[74], секс… но срабатывает это лишь по-французски. „В знойном свете луны конголезской / Мелкий чиновник колонии / Перелистывает „стихи“ Альфреда де Мюссе“. Нет-нет-нет. Сдавайся, Маунтстюарт.

Среда, 21 февраля

Вчера, после ленча, так и не сумев никуда продвинуться с третьей главой „Космополитов“, я решил съездить в Норидж, купить стопу бумаги для пишущей машинки — какое-никакое, а занятие для писателя на вечер вторника. Сказал Лотти, что вернусь к ужину, и покатил. Когда я въезжал в Норфолк, ударил град, сильный, но недолгий, всего несколько секунд, а затем снова показалось яркое, чистое солнце. Из-за дорожных работ — прокладки газовых труб — машины шли в объезд, мимо вокзала, и я вдруг, ни с того ни с сего, заехал на привокзальную стоянку. Посидел там немного, думая о моей жизни, о том, как мне быть дальше, а после вылез из машины и купил билет в один конец, до Лондона.

Я прохаживался по перрону, вспоминая окончание триместра в Абби, и то, как этот вокзал всегда олицетворял для меня лишь разочарование и поражение. Сегодня же я, дожидаясь лондонского поезда, стоял здесь с пустыми руками, ничем не обремененный — не считая плаща и шляпы, — и ощущал свободу и волнение, каких никогда еще не знал. Нориджский вокзал: ворота в мир. Восхитительная, чистая форма эгоизма; я думал только о себе — не о Лотти, не о Лайонеле, не о маме. Все, чего я хотел, это отбросить прежнюю жизнь и начать новую.

Отговорил меня от этого Уоллас. Я пришел в его контору на Странде, рассказал о своем поступке и попросил найти газету или журнал, которые согласятся послать меня за границу, куда угодно, но только сию же минуту. Уоллас успокоил меня, спросил, что произошло. Я рассказал.

— Где ваша машина? — спросил он.

— Стоит у вокзала.

— Ключи у вас в кармане?

— А… Да, — я вытащил их: свидетельство моей бездумности.

— Паспорт?

— Дома.

Достойный, основательный, прагматичный Уоллас. Итак, мы разработали план Б. Я телефонировал Лотти, сказал, что нахожусь в Лондоне, сплел историю о том, как позвонил Уолласу, и он вызвал меня сюда по срочному делу. Пообещал назавтра вернуться. Уоллас пригласил меня провести ночь в его доме в Уондзуорте, там я впервые увидел его жену (Хидер) трех их сыновей и двух дочерей, все в возрасте от девяти до пятнадцати лет. Мне почему-то никогда не приходило в голову поинтересоваться семейной жизнью Уолласа и теперь я не без изумления увидел его посреди большой и веселой семьи.

После обеда мы сидели в гостиной. По стенам комнаты тянулись книжные полки, заполненные всякого рода изданиями сочинений его клиентов. Он спросил, куда бы я хотел отправиться. В Африку, в Японию, в Россию, ответил я. Но куда бы вам по-настоящему хотелось попасть? — мягко настоял он. В Испанию. Правильно, сказал Уоллас, это будет не так уж и трудно устроить.

[Март]

Отель „Рембрандт“. Париж. Уоллас раздобыл для меня заказ на три статьи для „Грэфик“: 5 фунтов за 500 слов о Гранаде, Севильи и Валенсии. Расходы не оплачиваются. Немного меньше моей обычной ставки, но я не в том положении, чтобы торговаться. Я также выбил пару заданий из „Арт Ревю“, чтобы можно было немного заработать на этой поездке. Попрощался с Лотти и Лайонелом, стараясь не позволить лицу расплыться в улыбке глупого ликования. И чего я столько времени ждал? Надо постараться, чтобы это опасное душевное расстройство никогда больше не повторилось. Следует признать, что я попросту не приспособлен, по темпераменту моему, к тому, чтобы сидеть дома и вести обстоятельную, сельскую, английскую жизнь. Мне просто-напросто необходимы разнообразие и сюрпризы; в моей жизни должен быть город — я, по сути своей, существо городское, — ну и еще, перспектива и реальная возможность путешествий. Иначе я иссохну и умру.

Вчера Бен свел меня в ателье Пикассо, знакомиться. Бен знает его не так уж и близко, и Пикассо казался поначалу рассерженным и необщительным, — пока Бен не упомянул, что я здесь по пути в Испанию, тут Пикассо оживился и дал мне адреса двух превосходных ресторанов в Барселоне. Я спросил, над чем он работает, Пикассо ответил, что там видно будет. По-французски он говорит с сильным испанским акцентом. На нем белая рубашка с галстуком — странно, по-моему, надевать галстук, когда пишешь. Внешне это низкорослый, напористый человек, я почувствовал в нем настороженность по отношению ко мне и Бену. Зачем явились в его ателье эти двое молодых англичан? Наверное у них есть какой-то скрытый мотив. Полагаю, он прав, до некоторой степени. Впрочем, мне все равно: я просто радуюсь тому, что выбрался из Англии.

Обедал с Пьером Ламартином, моим издателем из „Кайе Нуар“. Это худощавый, задумчивый человек с клоком волос, пристроенным поперек лба, совсем как у герра Гитлера. Разговаривая, делает очень долгие паузы. Я рассказал ему о „Космополитах“, он изобразил вежливый интерес, хотя ясно, что как и другие мои издатели, он предпочел бы получить еще один роман. „Les Cosmopolites sont… — долгая пауза. — Un peu vieux jeu“[75]. И он, словно извиняясь, пожал плечами.