Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе - Александр Смулянский

Ее кастрация происходит именно здесь. Таким образом, вопрос пола лежит в иной, внефизиологической, плоскости, для которой орган как таковой служит лишь способом перевода на доступный субъекту язык: язык материального (анатомического) наличия или отсутствия. Обратный перевод при этом принципиально невозможен, поскольку наталкивается на мужскую кастрацию, показывающую, что бытие мужчиной не тождественно владению органом в силу того, что последний мужчине не принадлежит.

Впрочем, и первый, уже состоявшийся перевод не лишен парадоксальности, поскольку приходится на период, когда мальчик, согласно Фрейду, еще убежден в общераспространенности такого предмета, как пенис. Однако на стадии, которую Фрейд благоразумно называет фаллической (ибо орган как таковой отношения к ней не имеет), в поведении мальчика в этом вопросе обнаруживается раздраженное нетерпение. Менее искушенные исследователи, например Альфред Адлер, поторопились объявить эти проявления формой «мужского протеста», возвращающего вопрос на фактический анатомический уровень, от которого Фрейду уже удалось уйти.

Преодоление этого уровня у Фрейда представляло собой процедуру удержания некоей промежуточной позиции: отступив от проблематизации буквального телесного обладания органом, он не возвращает вопрос пола в его, по замечанию Алена Бадью, исконную область – философскую.

Характерно, что вклад самого Бадью остается на сегодня единственной попыткой подхватить фрейдовскую линию рассуждения после ее основательного вытеснения в современной философии. Связано это не в последнюю очередь с описанным ранее опрометчивым вторжением в эту проблематику в конце XIX века философов, которые искали способа вывести из пола причину «сущности» – творческой, производительной или же, напротив, пассивной, паразитарной.

Напротив, Бадью, эксплицитно опираясь на Лакана, но следуя при этом именно фрейдовской логике, открепляет вопрос пола от собственно полового различия – например, от роли в продолжении рода – и подчеркивает, что пол, по существу, представляет собой разногласие по ряду позиций, в отношении которых субъекта все время побуждают определиться или, как выражался еще Лакан, «занять определенную сторону».

…хитрость такого различия, очевидно куда более тонкая, чем хитрость Разума, заключается в том, что ни слово «женщина», ни слово «мужчина» не выдвигается (в философии) на первый план. Возможно, поэтому философски приемлемо применить к полу способ, которым Жан Жене вопрошал о расах. Он спрашивал, что такое негр, уточняя: «И, во-первых, какого он цвета?» Тогда, если мы зададимся вопросом, что такое мужчина или что такое женщина, вполне философски благоразумно будет уточнить: «И, во-первых, какого он(а) пола?»[43]

Этим замечанием Бадью развивает мысль Фрейда о том, что с самого детства в ходе специфического соперничества субъектов, которое, вопреки мнению фрейдовских критиков, носит вполне интеллектуальный характер, возникает и отрабатывается вопрос: «Кто ты в желании? Какого пола твое суждение, твоя мысль?» Бадью реактуализирует логику Фрейда о наличии мышления пола/полом, которое, даже будучи вписанным в то, что последний называет анатомией (гапакс, чье значение у Фрейда прояснить до конца не удается), не является непосредственно производным от пола и совпадает с ним чисто метонимически.

В рамках этой логики Бадью совершенно справедливо отмечает продуктивность даже таких, на первый взгляд, простейших фрейдовских различий, как «активное – пассивное», но с оговоркой, что относятся они не к характеристикам субъекта, а к способу адресовать требование к желанию другого. При этом он порывает с реликтами немецкой метафизики в учении Фрейда, побуждавшими приписывать активность мужскому, а пассивность женскому. С его точки зрения, все обстоит ровно наоборот: именно от женского пола исходит инициатива, с истиной которой мужчина не может согласиться и в конечном счете не соглашается:

«Мужчина» – это тот (или та), кто ничего не делает, я имею в виду ничего явного для и во имя любви, поскольку он полагает, что то, что сработало один раз, вполне может работать и дальше без переаттестации. «Женщина» – это та (или тот), кто отправляет любовь в путешествие и желает, чтобы любовная речь повторялась и обновлялась. Или в лексике конфликта: «мужчина» нем и жесток; «женщина» болтлива и требовательна[44].

Сам этот текст требует особого прочтения, без которого может быть легко воспринят как гетеронормативный и даже шовинистический. Однако пол в нем понимается не как анатомически или социально предопределенное поведение, а как набор специальных, постоянно воспроизводимых истинностных процедур, приобретающих значение в зависимости от того, какое знание станет их плодом. Подход Бадью, таким образом, оказывается возражением основам гендерной теории со стороны философии:

Позиция «мужчины» утверждает расколотое в Двоице – то между-двумя, где находится пустота разъединения. Позиция «женщины» утверждает, что Двоица длится в блуждании. Я как-то предложил следующую формулу: знание мужчины направляет свои суждения на ничто Двоицы. Знание женщины – ни на что, кроме самой Двоицы:

1) достоверное мужское высказывание: «Истинным будет то, что мы были двумя, но никоим образом не одним»;

2) не менее достоверное женское высказывание: «Истинным будет то, что мы были двумя, и иначе нас не было».

Женское высказывание направлено на само бытие. Таково ее предназначение – онтологическое – в любви. Мужское высказывание направлено на изменение числа, мучительное взламывание Единого гипотезой о Двоице. Оно сущностно логично[45].

«Женскому» (безотносительно фактического пола носителя) упорству в том, что единение возможно и лишь оно и реально, противостоит «мужское» несогласие, объектом которого выступает убежденность, свойственная воспроизводству женского желания. И хотя субъект одного пола, по мнению Бадью, ничего не может знать о субъекте другого, он вовсе не слеп к практикам желания, сексуированного иначе, нежели его собственное. Процедура отправления желания находится в зоне видимости другого субъекта, но несмотря на свою достоверность, сам механизм его восприятия остается и у Фрейда, и у Лакана темным. Гипотеза Бадью, не будучи в строгом смысле психоаналитической, позволяет, однако, заключить, что прошедшее сексуацию знание способно репрезентировать пол, делая его различимым для другого субъекта помимо и вне анатомической данности.

Вместе с тем рассуждения Бадью следовало бы дополнить со стороны анализа, указав, что несогласие «мужского» субъекта вызывает не столько стремление женской позиции к Единому, сколько наслаждение, с которым последняя предается интеллектуальной процедуре воссоединения. Не зная, что другим движет и почему он на своем наслаждении настаивает, субъект тем не менее созерцает в нем движение желания.

Таковы условия возникновения неравновесности: женская сторона не считается с мужским сопротивлением объединению желаний полов, она к этому несогласию безразлична, что в мужском воображаемом немедленно переводит ее желание в регистр требования. В свою очередь, подобный перевод зачастую возводит мужское несогласие в разряд воинственной непокорности, неуступчивости, нетерпения, от века характеризующих мужскую позицию. Мужчина систематически отклоняет женский фантазм, охраняя не только собственное право желать так, как ему заблагорассудится, но и разъединяющий характер отправления желания как таковой. Именно процедуру перевода женского желания