Незримая паутина - Фридрих Незнанский

— Значит, придется договариваться, — поморщился Урюк. — Есть и другое решение: чтоб восстановить равновесие, это самое фифти-фифти, придется мочить Гаевского. Раз уж выпали не те кости, их следует снова перетряхнуть. Так?

— Это называется «эффект домино», — вставил Калита. — Равновесие нарушено. И теперь банкиры посыпятся один за другим. Только оттаскивай… Так уже бывало. Вопрос: кто будет следующим после Абрамяна.

— И кто? — полюбопытствовал Урюк.

— Пока не знаю.

— Ну так замолкни, — строго сказал Бурда.

— Гаевского хорошо охраняют? — спросил Потап у Слона.

— Охранное отделение «Щит». Во главе с Полухиным, бывшим гэбэшником. Парни у него серьезные, в прошлом спецназовцы, охраняют денно и нощно. У них своя картотека, наших и ваших знают как облупленных.

— Может, дать им на лапу? — предложил Потап.

— Пробовали. Правление положило Полухину десять штук зелеными в месяц. Наверно, хватает на жизнь. Бабами не интересуется в силу возраста. Уже проверено.

— У Гаевского есть дети, — напомнил Урюк.

— Опять будешь похищать? — встрепенулся Бурда. — Нарвешься когда-нибудь…

— Да у него дочь учится в Штатах, в университете, — заметил Калита, — и ее там тоже охраняют.

— Что, в этом банке вообще у вас нет своих людей? — удивился Потап.

— Зато у нас есть один «ботаник», — вспомнил Калита. — В смысле хакер. Мордухай его зовут. Он пасется в ментовских файлах, если не врет.

— Мордухай? Еврей, что ли? — спросил Потап. — И как это — пасется?

— Кликуха такая компьютерная, — ответил Калита. — Залезает к ним, как ты в форточку.

— И что он может? — поинтересовался Урюк.

— Да все! Даже наше досье оттуда вычистить!

— А наше? — не отставал Урюк. — В знак примирения и согласия?

— Может, может… — кивнул Калита. — Мы сейчас о другом говорим.

— А я об этом, — настаивал Урюк. — Так сделает, или это ты для понта туфту гонишь?

— Сказал же, сделает! — отмахнулся Калита. — Не в этом же дело. Ни в Коминвестбанке, ни в Инвестбанке до Абрамяна еще никогда и никого не устраняли. Даже не пытались. Там и там охрана, как у главы государства. Поэтому ума не приложу, что за люди Абрамяна завалили…

— Может, «Альфа»? — высказал предположение Бурда.

— Нужно сделать так, — продолжал Калита, — чтобы любой, кто бы ни пришел на место Абрамяна, запомнил, благодаря кому он сел в его кресло.

— Вот это верно! — воскликнул Урюк. — Считайте, я пошутил, предложив замочить Гаевского. Ишь обрадовались! Вы ведь даже не знаете, кто придет на его место? Так?

Все промолчали.

— Не знаете, — подтвердил Урюк. — А если уберем Гаевского, сразу отменят все торги и когда еще к ним вернутся! А там объявятся новые игроки, которые нас близко не подпустят! Другое дело — кто будет вместо Абрамяна? Претендентов мы хорошо знаем. И уже с ними поработали. Я с Костыревым, вы со Смушкевичем. А значит, остается один вопрос: кто нам нужнее — Смушкевич или Костырев? — Урюк обвел всех взглядом. — Может, проголосуем? Чего молчите? Если большинство за Костырева, значит, мочим Смушкевича, и наоборот. Возражений нет? Кто за то, чтоб оставить Костырева?

Калита поднял руку последним, после Урюка и Удава, стараясь не смотреть на Бурду.

— Получается три на три, — констатировал Урюк. — Кинем монету, чтоб по-справедливости?

— А кто будет кидать? — спросил Бурда.

— Я, на правах хозяина, кто ж еще, — ответил Урюк, доставая монету. — Решка — Смушкевич, орел — Костырев.

— Сделаем наоборот, — сказал Бурда, внимательно глядя ему в глаза. — Смушкевич — орел, Костырев — решка.

— Заметано, — согласился Урюк, собираясь подбросить монету.

— Покажь. — Потап взял его за руку. — А то знаю… В зоне я сам эти фокусы проделывал. Поди, с двух сторон решка?

— Смотри… — Урюк положил монету на его ладонь.

Потап внимательно ее изучил, потом вернул.

— Нет, может, ты хочешь сам бросить? — спросил Урюк.

— Кидай, — произнес Потап, не отрывая глаз от его руки.

Монета взлетела и упала вверх орлом.

— Не понял… Кто у нас решка-то? — подал голос Слон. — Кого будем мочить?

На него не обратили внимания. Бурда и Потап переглянулись, но промолчали.

— Есть предложения по поводу исполнителей? — спросил Урюк, глядя на Удава. — Твоих «удавов» здесь плохо знают, верно?

Тот пожал плечами.

— Есть у меня один, — сказал он, помедлив. — На него, как на себя. Зовут Антон. Кстати, это он умыкнул ту соску, родственницу главного мента Москвы. Сделает все в лучшем виде, будьте уверены.

— Значит, ты, — Урюк упер палец в Удава, — ответственный за исполнение. Так и запишем. Теперь в нашей повестке дня «разное»… Кстати, чтоб не забыть. Ты и ты, — он указал на Потапа и Удава, — с вашим депутатом, как его, Соломиным, будьте поаккуратнее. Все-таки бывший гэбэшник. Ничего лишнего при нем, поняли?

— Нужен он мне… — отмахнулся Потап. — Посмотрю, что с него взять, потом сразу избавлюсь.

Удав промолчал.

— Это уже лишнее, — предупредил Урюк. — У него связи. Он всем нам может еще пригодиться. Интересно узнать, чего он хочет?

— Как все и как всегда, — криво усмехнулся Калита. — Только бы отхватить кусок пожирнее. Хотя может подавиться, если рот окажется меньше глаз.

— Не умничай! — строго сказал Бурда.

— Мы все время уходим от главного, — недовольно поморщился Урюк. — С депутатом все ясно. Как после торгов, если все пройдет по-нашему, будем делить прибыль с «Редкозема»?

— А ты что, в натуре, предлагаешь? — прохрипел Бурда.

Стар он стал, ослаб, подумал Урюк. Нет прежнего напора. Отвечает вопросом на вопрос, чего раньше за ним не замечалось. Так играют шахматисты, теряющие форму. Они лишь отвечают на ходы противника, своей инициативы уже не проявляют.

— Это зависит от вклада, — вслух ответил Урюк. — Наши с Удавом шестьдесят, твои с Потапом — сорок.

Потап присвистнул.

— Ну вы, в натуре, совсем оборзели! — воскликнул он.

— И к тому же мы беремся за самое рискованное, — сказал Урюк. — Устраним Смушкевича, чтобы Костырев бегал у нас за водкой.

Удав весело оскалился.

— Че молчите? — спросил он Потапа. — Дядя Саня, может, ты берешься за мочилово? Так флаг тебе в жопу! Но гляди, чтоб с гарантией, чтоб потом за тобой доделывать не приходилось! Сделаешь, сразу переиграем: пятьдесят на пятьдесят.

— А почему не так же, шестьдесят на сорок? — заупрямился Потап.