Женщины в русском освободительном движении: от Марии Волконской до Веры Фигнер - Элеонора Александровна Павлюченко

Внутренние неурядицы стали проявляться с первых дней существования коммуны. Нигилисток возмущали "аристократические замашки" Слепцова: он, например, покупал цветы для общей приемной, желая "придать комнате менее казарменный вид". Вызывала гнев женщин и излишняя, по их понятиям, роскошь квартиры: приличная мебель, люстры и т. д. Дополнительных расходов требовали "приемные дни" в каждый вторник: коммунальная жизнь разжигала естественное любопытство. "И каждый приглашенный,-по воспоминаниям очевидцев,- чувствовал себя польщенным, так как он встречал здесь избранное общество: художников, писателей, наиболее интересных людей того времени, и вечеринка проходила необыкновенно оживленно".

Хозяйство вел сам В. А. Слепцов - женщины пренебрегали этим занятием. Во время визита А. Я. Панаевой он, разливая чай, сказал ей тихо: "Ни одна из наших дам не хочет разливать чай, находят, что слишком скучно". Не случайно, поэтому одна из шестидесятниц считала важной причиной распада коммуны тот факт, "что женщины того времени обнаруживали отвращение к хозяйству и простому труду, перед которым в теории они преклонялись".

Внешняя обстановка складывалась также неблагоприятно. По городу поползли слухи (чему в немалой степени способствовала прислуга) о появлении новой секты под названием "коммуна"95. Обыватели обсуждали сплетни о сожительстве красивого молодого человека (Слепцов отличался исключительной красотой) с десятком женщин, о чаепитиях в приемные дни, превращавшихся якобы в разнузданные оргии. Устрашающие слухи доходили даже до провинции. С. В. Ковалевская писала в "Воспоминаниях детства": "Главным пугалом родителей и наставников в палибинском околотке была какая-то мифическая коммуна, которая, по слухам, завелась где-то в Петербурге. В нее - так, по крайней мере, уверяли - вербовали всех молодых девушек, желающих покинуть родительский дом. Молодые люди обоего пола жили в ней в полнейшем коммунизме. Прислуги в ней не полагалось и благородные барышни-дворянки собственноручно мыли полы и чистили самовары.

Само собою разумеется, что никто из лиц, распространявших эти слухи, сам в этой коммуне не был. Где она находится и как она вообще может существовать в Петербурге, под самым носом у полиции, никто точно не знал, но тем не менее, существование подобной коммуны никем не подвергалось сомнению"96.

На самом же деле жизнь в коммуне протекала следующим образом: с утра - "добывание хлеба насущного", в пять часов-обед, за чаем-обмен мнениями, впечатлениями, вечерами все работали по своим комнатам. В приемные вторники также никаких бесчинств не наблюдалось. Следовательно, формально властям не к чему было придраться. Однако "городовые бессменно торчали у подъезда квартиры коммуны"97. Преданные ныне огласке полицейские и агентурные документы свидетельствуют о каждодневной, неустанной слежке за ее членами.98

Сплетни, доносы, надзор III отделения, внутренние неурядицы привели "Знаменскую коммуну" весной 1864 г, к роспуску. А что нам известно о дальнейшей судьбе ее участниц? Все они были под явным или тайным надзором полиции, занимались переводческой работой, в том числе через посредство женской издательской артели. Е. И. Ценина благополучно вышла замуж и к событиям прежней жизни возвращалась уже только в мемуарах. Иной была судьба Е. А. Макуловой. "Я видела ее недавно,- записала Е. С. Некрасова в 1889 г.- Как сильно она изменилась! Ни грязных рук, ни стриженых волос! в новомодной шляпе, в платье с трэном и с отделкой - и даже в шиньоне. По ее словам, она с умыслом надела шиньон: ей надо было получить позволение ехать в Париж, для этого должно было явиться к Трепову. В то время она ходила еще с обстриженными волосами. Но, отправляясь к Трепову, подвилась. "Удовольствие стоило 50 к.". Л Трепова не застала дома. Отправляясь в другой раз, нашла, что выгодней будет купить шиньон, чем каждый раз подвиваться. На этот раз Трепов оказался дома. Он не пропустил без внимания шиньона на голове знаменитой нигилистки. "Ага! - сказал он,- вы начинаете исправляться! - и пресерьезно указал на шиньон. Теперь Ек. А. гувернантствует и очень поблекла духом. Она производит грустное и даже тоскливое впечатление"99. Макулова умерла в Петербурге в 1896 г. без копейки денег и была похоронена за счет друзей...

Почти все коммуны, по наблюдениям Л. П. Шелгуновой, "в первый же год рассыпались"100. Другая шестидесятница - М. К. Цебрикова - резко отзывалась о попытках ее современников организовать коммунальный быт: "Притупляют женщину мелкие хозяйские заботы, тошно от поверки счетов прислуги. Но эту беду можно и капиталистическим способом излечить. В 60-е годы затевались артельные дома. Отдельные квартиры и общая кухня, где жильцы могли по своим надобностям получать все необходимое. Фаланстеры, как Герцен верно сказал, казармы отчаяния человечества"101. Современные исследователи считают, что трудно не согласиться с их точкой зрения, что "попытка организовать жизнь на новых началах в шестидесятые годы не могла не потерпеть фиаско", оказалась "несбыточной утопией", "менильмонтанским семейством", по меткому выражению Салтыкова-Щедрина102. Но при всем том коммуны с участием женщин, как и все другие проявления идейного дела, хотя и утопичные в условиях самодержавной России, стали важным этапом женского освободительного движения, способствуя раскрепощению женской личности, росту ее гражданской активности и самостоятельности.

Зажимаясь делом, передовые женщины поняли, "как мало знанья у большинства и что это большинство недоучки-женщины, страшно неразвитые, хотя по природе стремящиеся сбросить с себя рабство невежества и готовые на всякий труд, лишь бы стать на ноги"103. Так четко формировалась еще одна цепь женского движения - борьба за полноценное образование для женщин.

Глава пятая

"ФАЛАНГА НОВЫХ ЖЕНЩИН" 

"Могут ли девицы, посещать лекции и прилично ли это?"

"Раз в осенний семестр 1860 г. сидим мы, студенты-юристы второго курса, в IX аудитории и поджидаем профессора Кавелина... по времени входит Кавелин, но, к крайнему нашему удивлению, вслед за ним показалась фигура ректора П. А. Плетнева, ведшего под руку молодую миловидную барышню... Барышня имели резко выраженный итальянский тип, небольшого роста, всегда одета в черное шерстяное, простого фасона платье; волосы у нее были несколько подстрижены и собраны в сетку. То была Наталья Иеронимовна Корсини, дочь небезызвестного тогда в Петербурге архитектора Иеронима Дементьевича Корсини"1. Автор этих воспоминаний Л. Ф. Пантелеев перепутал дату первого появления женщины в Петербургском университете: это случилось годом раньше, в 1859-м.2

Вслед за Натальей Корсини в университетские аудитории пришли другие женщины: ее сестра Екатерина (в замужестве Висковатова), Антонина Петровна Блюммер (в замужестве Кравцова), Мария Арсеньевна Богданова (по мужу Быкова), Мария Александровна Бокова (урожденная Обручева), Мария Михайловна Коркунова (по мужу Манассеина), Надежда Прокофьевна Суслова