Прошлое мстит - Эмили Гунис

молодой человек ушел, она обернулась и посмотрела на здание суда, прежде чем сунуть руку в карман и достать письмо матери.

– Я проголодался, мама, – сообщил Альфи.

Белла достала из сумки ломоть хлеба и яблоко и протянула их сыну. Затем спрятала письмо. Оно может подождать до более позднего времени. Было бы несправедливо читать его при Альфи, зная, что оно разобьет ей сердце.

Белла смотрела на массивное георгианское здание перед собой, мир вокруг нее словно расплывался. Вскоре она услышала, как кто-то выкрикнул имя ее матери. Мужчины, женщины и дети хлынули внутрь, отчаянно толкаясь, пытаясь занять места в первом ряду, чтобы увидеть заключительный акт драмы.

Настало время итогового заседания. Белла встала на дрожащих ногах и взяла Альфи за руку; а потом, держась за него, начала пробираться к зданию суда.

Глава пятнадцатая

Альфи

Канун нового 1970 года

Альфи Джеймс приставил ружье к виску Лолы, своей любимой коровы. Она нервно понюхала ствол и резко отдернула голову, но веревка крепко привязывала ее к воротам.

В ее животе сильно брыкнулся теленок. Альфи отвернулся, задержав дыхание. Пронизывающий холод обжигал его глаза, уши и палец на металлическом спусковом крючке, который он медленно начал нажимать. Лола повернула голову и взглянула на него, ее ноздри испуганно дрожали, из них вырывались клубы пара.

Альфи находился рядом в тот день, когда она родилась. У нее был прекрасный характер, и она уже произвела на свет нескольких телят, которых всегда пыталась спрятать от него в высокой траве в тщетной попытке помешать ему забрать их. Он вспомнил, как Лола подходила к нему утром на восходе солнца, ее тяжелое вымя, нуждающееся в дойке. Когда Альфи открывал ворота и загонял скотину, остальные толкались и суетились вокруг него, но только не Лола. И вот теперь она стояла здесь, привязанная к воротам, окруженная тушами стада, которое они были вынуждены забивать целый день. Широко раскрытыми от страха глазами Лола наблюдала, как вокруг убивали других коров. Она понимала, что происходит и что должно произойти. Ноздри раздувались от запаха пороха из дробовика и крови ее собратьев.

Альфи посмотрел на своего тринадцатилетнего сына. По грязным щекам Бобби текли слезы, и он вытирал их рукавом. Наконец Альфи заставил свой онемевший палец нажать на спусковой крючок. Он на мгновение закрыл глаза, оглушительный грохот эхом прокатился по окружающим их заснеженным полям, и Лола рухнула на ледяную землю. Кровь хлынула из ее виска фонтаном. Все было кончено; все они были мертвы, стадо, на выращивание которого Альфи потратил двадцать лет.

Теленок внутри мертвой матери снова начал отчаянно брыкаться, пытаясь бороться за жизнь, и, не в силах смотреть на это, Альфи отвернулся к грудам туш, которые Бобби стаскивал трактором в конец поля, подготавливая к сожжению. Их мертвые конечности сгребали снег, торчали в разные стороны, как замерзшие ветви.

Внезапно он почувствовал на языке привкус металла и понял, что слезы размыли брызги крови на лице, которые теперь натекли ему в рот. Он побежал к колодцу и лихорадочно смыл кровь ледяной водой.

Пока Бобби продолжал двигать туши, Альфи сел на кучу дров и попытался собраться с мыслями.

Он посмотрел на Дом викария. Лунный свет отражался в маленьком оконце, которое всегда представлялось ему глазом, глядящим на мир. Никто не замечал квадратного стеклянного кирпича, который его бабушка вставила в стену, впервые обнаружив и отремонтировав маленькую комнатку под лестницей.

Альфи держал эту комнату в секрете, даже Нелл и Бобби ничего о ней не знали. Это была его тайна, которой он не хотел ни с кем делиться. Место, куда Альфи забирался, когда чувствовал себя подавленным и хотел вспомнить свою бабушку. Его кокон от мира. Тайник защищал его в течение семи дней и ночей после ареста бабушки, когда ему было шесть лет, и он ощущал к нему привязанность, как к человеку, заступившемуся за него.

У Альфи до сих пор сохранились воспоминания о женщинах, которые приходили к ним в дом, порой глубокой ночью, чтобы их не увидели, и оставались в потайной комнате, чтобы спрятаться и восстановить силы. На протяжении многих лет женщины, которые не могли позволить себе платить за роды, снова и снова возвращались к Тессе Джеймс, и она не отказывала нуждающимся. В основном все они были бедными, а их мужья жестокими. Они прибывали, когда роды уже начинались, с одним или двумя маленькими детьми «на буксире». Тесса принимала их, усаживала около огня и кормила супом, чтобы они набрались сил перед схватками. Позднее, после того как их дети рождались, она прятала женщину и новорожденного подальше, в потайной комнате, на день или два, чтобы они могли отдохнуть. Кормила других детей и играла с ними, штопала их одежду и умывала им лица. Альфи помнил, как мужья приходили за женами и стучали в дверь Дома викария, требуя, чтобы Тесса отдала их. Но так никого и не находили. Женщины хранили ее секрет, а она хранила их.

Местный священник, отец Блэкер, тоже приходил и стучал, требуя, чтобы Тесса вернула жен мужьям, и отчитывал ее за то, что она позорит округу. Методы повитух, их знание трав и способность облегчить боль во время беременности и родов осуждались отцом Блэкером, пытавшимся пристыдить женщин, которым Тесса пыталась помочь, прежде чем бабушка отправила его восвояси.

Перед уходом женщин бабушка советовала им бросать своих мужей, если те избивали их или брали силой, когда они еще не оправились после родов. Но они так не поступали; у них не было денег, и им некуда больше было идти. Однако одной-двух ночей передышки в тайной комнате Тессы было достаточно, чтобы восстановиться и жить дальше.

«Никто не наносит церкви большего вреда, чем повитухи», – говорил ей отец Блэкер, когда она шла в город мимо храма, примыкавшего к ее дому. Она всегда улыбалась и желала ему хорошего дня, чтобы не провоцировать нападки. Однако Тесса понимала, что слишком много людей ненавидят ее и ее жизнь подобна песку, бегущему в песочных часах. Однажды они найдут способ увести ее в наручниках, запереть и выбросить ключ.

До сих пор Альфи помнил тот день, когда бабушка оставила его одного в потайной комнате. В течение следующих шести дней и ночей он испытывал такой же ужас, как и сейчас, боясь, что его заберут из Дома викария, от всего, что он знал и любил, от матери и бабушки.

Альфи опустил голову при воспоминании о письме, которое пришло этим утром от