Подтексты. 15 путешествий по российской глубинке в поисках просвета - Евгения Волункова

волосы». «Шторма на море страшные и начинаются вдруг. Выйдешь в спокойное море, а через несколько часов поднимается волна выше лодки. В такие моменты всегда радостно было увидеть в темноте огонек маяка: появлялось теплое чувство дома, жизни. Горит, родимый, зовет, скоро дойдем».

В море бывало всякое. То Людмила стояла в шторм по горло в воде и держала лодку, пока Николай пытался ее привязать. То Николай вместе с маленькой внучкой падал у берега в ледяную воду, и околевший от холода ребенок кричал: «Бабушка, я умираю!» То за внуками по берегу гнался озверевший тюлень («Мы-то думали, они не могут бегать на своих ластах, а у них скорость нечеловеческая!»), то море выносило на берег обезглавленные тюленьи туши — результат облавы на браконьеров. Но по сравнению с тихой жизнью на красивом острове все это были мелочи — на Жужмуе было хорошо.

Людмила с Николаем проработали на острове семь лет. А потом — это сообщение по рации. На сборы смотрителям дали несколько месяцев — постепенно перевозили на землю вещи, скот, наводили порядок на маяке и в подсобках. Последняя запись в вахтовом журнале сделана Николаем Агеевым 7 августа 2010 года. «Выключен огонь маяка.

В 20.00 снялись с якоря и взяли курс на Беломорск».

Записи о том, как в тот вечер смотрители добирались домой, в журнале нет, их Людмила хранит в себе.

«Когда мы уходили с Жужмуя, попали в невиданной силы шторм. Волны поднимались выше нас, уйти было невозможно. За все годы работы ни разу такого не было, чтобы мы вернулись на остров из-за непогоды. А тут повернули и сидели на Жужмуе еще несколько дней, пока вода не стихла. Не отпускал нас маяк».

СВОИХ НЕ БРОСАЮТ

Жужмуйский маяк ликвидировали не совсем. Погасили большую линзу, но оставили маленькую лампу-дублер — перевели горение в автономный режим. Свет этой лампы в море виден слабо, но все-таки позволяет сориентироваться. А большего и не нужно: на смену маякам пришла навигация.

После сокращения Николай с Людмилой пережили осень, зиму и весну в Шуерецком. Часто вспоминали Жужмуй: привычной работы не хватало. А когда началась навигация, извелись. Как там маяк, стоит ли? А вдруг кто приедет, разворошит? У старинного маяка много ценных деталей: латунные ручки, табличка с датой основания и названием, линза из горного хрусталя. «Мы смотрели по телевизору, как поступают со старыми маяками за границей — делают их туристическими объектами, даже превращают в гостиницы. А в России никому ничего не надо, — сокрушается Рынцина. — Было ужасно жалко. А еще ведь у нас на острове остался дом, в который столько вложили! В общем, сели мы с Колей в лодку и пошли на Жужмуй — посмотреть. На подходе к острову увидели тусклый свет, обрадовались — живой! Высадились на берег, навели везде порядок. Постояли, подумали и решили приезжать и следить за маяком каждый год. Так мы и ездили на Жужмуй еще восемь лет. Как начнется навигация — собираемся и едем. Протирали там все, чистили линзу. Те, кто приезжал включать лампу, меняли батареи, а старые оставляли прямо там, на площадке. Было грязно, неуютно. Мы спускали их вниз — маяк должен быть чистым».

Несмотря на добровольное дежурство, спасти маяк от разграбления не удалось. Один раз приехали — кто-то был в доме. Двери открыты, все перерыто. Побежали на маяк — входная дверь болтается, исчезли латунные ручки и табличка. У Николая Агеева заболело сердце: «Знал бы, сам бы снял и дома хранил, ну что за варвары!» В другой раз кто-то утащил провода. В третий на маяке была грязь, а в доме окровавленные кровати. «Что там за поножовщина случилась — мы так и не узнали», — говорит Людмила.

О том, что бывшие смотрители продолжают следить за маяком, начальство знало. Не запрещало, но и не поощряло. Хотите — приезжайте. Хотите — нет. Они хотели и приезжали, пока в возрасте шестидесяти лет Николай Агеев не умер.

БЕЗ КОЛИ

Людмила живет одна в Шуерецком в родовом доме. Рядом пустует дом ее мамы, которая умерла незадолго до смерти Николая.

Николая нет почти два года, но его фотографии повсюду: в телефоне Людмилы, на кухне, на полке в гостиной. Дома холодно и темно. Лето на Шуе в этом году похоже на осень, Людмила редко топит и редко включает свет. Говорит — экономит дрова, которые не достать, и электричество, за которое дорого платить. Но кажется, будто она просто не замечает ни холода, ни темноты. Время еще не вылечило, жизнь без дорогого мужа никак не войдет в колею.

Сначала Николая мутило от рыбы. Любимая еда, а как поест — тошнит. Потом заболел желудок. Поехали в город, в больницу, обследовались — рак пищевода, вторая стадия. Химия, потом операция. Николаю вырезали пищевод и вывели стому. Людмила кормила его через трубочку — растирала еду в пюре. Сама при этом практически не ела: «Как я буду есть, когда Коля толком не может». Когда Николай чуть-чуть оклемался, захотел восстановить пищевод. Здоровый мужик в расцвете лет не желал жить с трубками. Операция прошла нормально, но попала инфекция. Николай слег. Он пролежал в больнице четыре месяца, и все это время Людмила жила с ним в палате, где ей выделили угол и кушетку. Ухаживала за мужем, помогала медсестрам. Потом Агеева выписали домой без видимых улучшений. Как-то вечером Людмила наклонилась к мужу за поцелуем. Поцеловал тихонько, она сказала: «Коль, поцелуй крепче». «Не могу, Людочка, — ответил Николай. — Сил нет». Людмила пошла звонить дочери, сказала, что Коля ей сегодня не нравится. А потом повернулась к мужу и увидела, что он не дышит. «Я его так трясла, чуть голову не оторвала, — вспоминает Людмила. — Не могла поверить, что умер. Кинулась звонить одной дочери, второй. Потом выяснилось, что три раза звонила одной и той же. Обезумела от горя».

Первые полгода Людмила выла. Из дома выходила только на кладбище. Николай похоронен в Шуерецком рядом с матерью и отцом Людмилы, несмотря на то что вся его родня лежит на Жужмуе. Среди старинных поморских крестов могила родных Людмилы выделяется: слишком много цветов. «Пускай они все там, — говорит Людмила про остров, — а Коля — мой. Я чувствую, что он рядом. Мой красивый, добрый человечище. Без него никакие дела не могу делать. Вот, ходила недавно в яму (погреб, в котором хранится картошка), там темно и глубоко, я одна без Коли никогда туда не