Трижды пестрый кот мяукнул - Алан Брэдли

Но Говард никогда не возражал: слава есть слава.

– Попросите, пожалуйста, мистера Стокера выйти ко мне. Я бы хотела поговорить с ним.

Я знала, что Тулли не так снисходителен, как Рози, когда дело касается закона.

Говард внимательно рассматривал свои ногти. Ради таких моментов он и жил на свете: хоть на секунду почувствовать себя сильным мира сего.

– Зависит от времени, – ответил он.

Я взглянула на воображаемые часы.

– Около часа дня.

– Ха! – воскликнул Говард. – А ты редкая штучка, да, Флавия де Люс!

– Селаб дустекафеино, – мило сказала я, прибегнув к сложной тактике, скорее даже к колдовству, которое я порой использую, когда кто-то позволяет себе вольности. Люди никогда не знают, что ответить. И это работает. Говард уставился на меня, как будто у меня внезапно выросла вторая голова.

Он скрылся в пабе. Через несколько секунд на улицу, вытирая руки передником, неторопливо вышел Тулли. Он поздоровался легким кивком.

– Доброе утро, вернее, добрый день, мистер Стокер. Не могли бы вы помочь мне? Я пытаюсь связаться с профессором Карлом Хайнцем Хайдекером. Это знаменитый химик, лауреат Нобелевской премии, если не ошибаюсь, и мне довелось узнать, что он проводит отпуск в наших краях. Я подумала, что даже если он не остановился в «Тринадцати селезнях», он мог заходить в паб.

Маловероятно, поскольку я только что придумала профессора Хайдекера.

Тулли подозрительно меня рассматривал, впрочем, как всегда.

– Я не знаю, как выглядит профессор Хайдекер, – продолжила я, – но мне довелось видеть незнакомого джентльмена, который помогал вам починить окно, и…

– Это не ваш профессор, – отрезал Тулли.

Люди всегда так торопятся указать вам, что вы не правы, что не могут дождаться, когда вы закончите предложение.

– Это мистер Хилари, и он не химик. Не могу даже представить, чтобы он пачкал руки, – сказал Тулли, глядя на мои ладони, которые носили следы экспериментов, проведенных мною после возвращения домой.

Мистер Хилари! Хилари Инчболд остановился в «Тринадцати селезнях» под чужим именем!

Или Тулли просто называет его по имени?

– Мистер Хилари? – переспросила я.

– Мистер Персиваль Хилари, – сказал Тулли. – Из Лондона.

Все сходится! Кто может забыть пингвина Персиваля из «Лошадкиного домика»? Он сбежал из лондонского зоопарка, заблудился и, проходя мимо Музея восковых фигур мадам Тюссо и штаб-квартиры Шерлока Холмса на Бейкер-стрит, останавливался и танцевал павану на тротуаре. А потом его нашли в Гайд-парке, где он катался с детьми на лодке по Серпантину[20].

«Мистер Хилари» – это явно Хилари Инчболд. Вне всякого сомнения.

Но если он остановился в «Тринадцати селезнях», то как же он оказался в шкафу в доме Лилиан Тренч, расположенном, не могу не заметить, прямо через дорогу от Торнфильд-Чейза, где его отец Оливер Инчболд жил под именем Роджера Сэмбриджа?

Загадка, способная поставить в тупик самый острый ум.

– Хорошо, благодарю вас, мистер Стокер, – сказала я. – Простите, что побеспокоила. О, кстати, передавайте привет Мэри. Я не видела ее со времени своего возвращения.

Мэри – дочь Тулли, оказавшая мне значительную помощь в деле Горация Бонепенни[21].

Лицо Тулли налилось кровью. На секунду я подумала было, что сейчас он отвернется и захлопнет дверь у меня под носом.

– Думал, ты слышала, – ответил он. – Это все знают. Она уехала.

– Уехала?

– Да. И Кроппер с ней.

Иногда меня можно застать врасплох, но редко до такой степени, как сейчас.

– Уехали? Мэри и Нед? Когда? Почему?

Я не верила своим ушам.

– Пару дней назад. В то же утро, когда Сэмбриджа нашли мертвым. Парень обменялся парой слов с мистером Хилари в баре, и разбилось окно. Вызвали полицию. Утром парень исчез, и она вместе с ним.

Такое впечатление, что он не может заставить себя назвать дочь по имени.

– Кто-то пострадал? – не сдержалась я.

– Да-а, – протянул Тулли, и в его голосе послышался акцент, от которого он давно избавился. – Я.

С трагическим выражением лица он посмотрел по сторонам, потом отвернулся и побрел в дом.

Секунду спустя со стороны бара явился Говард Картер.

– Тебе не следовало спрашивать его об этом, – сказал он. – Ты разбила его сердце.

Во главе стола возлежали останки жареного цыпленка, напоминая обломки «Гинденбурга»[22].

Я опоздала на ужин.

Ундина сделала огромные глаза, когда я села и потянулась за десертом – очередным шедевром миссис Мюллет, который мы между собой именуем пудингом-студнем. Одному богу известно, что она туда кладет, но сегодня у пудинга был привкус копченой селедки.

– Нед Кроппер сбежал с Мэри Стокер, – сказала я Фели. – Я подумала, что тебе может быть интересно.

– Ты меня с кем-то путаешь, – ответила Фели.

– О горе! – воскликнула я, приложив тыльную сторону ладони ко лбу. – Прощайте, просроченные конфеты и помятые валентинки!

Когда мне нужна информация, я бываю безжалостна.

Но Фели не попалась на крючок. Она уже сосредоточила внимание на двух парных зеркалах в противоположных концах столовой, в которых она могла одновременно видеть лицо и затылок. Соблазн оказался слишком сильным, и она начала всячески крутить головой, чем напомнила мне попугая, изучающего свое отражение в игрушечном зеркальце. «Умница Полли!» – чуть не ляпнула я.

Мне всегда казалось, что зеркала – очень грустная штука, потому что они удваивают место в доме, которое должно быть заполнено любовью. Мы не отдаем должное людям, которые закрывают зеркала простынями.

Я вздрогнула и стряхнула с себя эту мысль, как собака стряхивает воду.

Ундина отдирала грязь с подошв своих туфель и раскладывала ее на тарелке. По крайней мере, она занята делом.

– Даффи, – спросила я, – ты когда-нибудь слышала о призраках?