Смех Again - Олег Гладов

— Здравствуй, Ванечка, как дела?

Как у него, мля, дела, — думаю я, — не видишь, что ли, дура?

Мы провожаем Ивана до палаты на втором этаже. Это отделение для спокойных больных. Палата без дверей, с решётками на окнах. Кровать одна. Телевизор на тумбочке. VIP…

К нам подходит мужчина в белом халате и очках. Сергей Николаевич. Главврач. Один из авторов «Современной судебной психиатрии». Библии его молодых коллег.

— Здравствуйте, — он жмёт нам руки. Смотрит на меня поверх очков:

— А вы, простите, кто будете?..

— Я дядя Ивана.

Он кивает. Иван садится на свою кровать. Дядя Женя уходит куда-то с врачом, но почти сразу возвращается. Поглаживает сына по голове:

— Ну мы поехали, Ваня…

— Где Жзик? — говорит Ваня, смотря в стену.

— Что за Жзик такой? — с горечью произносит дядя Женя на обратном пути, не поворачивая головы. Я молчу. Не знаю ответа на этот вопрос. Где Жзик?.. Или это не вопрос вовсе?.. Или это и есть следы чьей-то работы? Плохая татуировка дешёвой тушью?.. Об этом говорил Николя?..

А ещё он говорил: «Если найдёшь — прогони». А ещё: «Не бойся». Кого не бояться? Кого прогнать?

Мы приезжаем обратно, и первый, кого я вижу, Дашка. Вернее, первая. Набирает воду из крана. Тугая холодная струя наполняет ведро. А Дашка смотрит на меня. Та-а-ак…

Я убираю ногу, которую, собираясь вылезать из машины, поставил на землю и захлопываю дверцу.

— Ты чего? — дядя Женя смотрит на меня в приоткрытое окно.

Я сижу на заднем сидении прямой как палка.

— Покатаюсь… с Толиком… — отвечаю я.

— Так садись на перёд, — он машет рукой, — я же кататься не поеду…

— Точно, — говорю я, — правильно. Спасибо.

Пересаживаюсь вперёд и бросаю взгляд в сторону дома: вода переливается через край ведра на Дашкины босые ноги. Но она этого не замечает. Она смотрит. На меня. Я отворачиваюсь.

— Поехали? — говорю так, чтобы Тольча видел мои губы. Он кивает. Потом дёргает головой. В смысле «куда?».

Куда-нибудь. Подальше от зелёных Дашкиных глаз.

— Поехали к Генке? — спрашиваю я. Он улыбается. В смысле «поехали».

Поехали…

Пасека деда Ануфрия, у которого Генка Мишин учился секретам пчеловодческого мастерства и, можно сказать, жил, находилась в часе езды по пыльным просёлочным дорогам от Уткино.

Его шестьсот пятьдесят ульев с пчелиными семьями стояли прямо на границе с соседней областью. В семи километрах от точно такой же пасеки деда Пономаря. Конкурентами они себя не считали, потому что сбывали свой продукт в разных местах и частенько ходили друг к другу в гости. И это были единственные «гости», в которые «ходил» Генкин учитель.

Ануфрия на самом деле звали не Ануфрием. Просто никто в Уткино настоящего его имени не знал, а сам он никому в друзья не набивался. Точный возраст его тоже известен не был. Понятно было, что ему за семьдесят. А может, и все восемьдесят. Но старикан он был крепкий и мог пару километров запросто нести на своих плечах мешок с пшеницей.

Ануфрием его прозвали двадцать лет назад. Когда он появился в этих местах, приобрёл участок под свою пасеку и стал там обитать в одиночестве, изредка наведываясь в деревню по делам.

— Ну чисто старец Ануфрий, — сказала как-то продавщица единственного уткинского магазина Лида. Ещё до революции жил в этих местах, в пещере у дальнего озера некий отшельник, давший обет безбрачия и удалившийся от мира, дабы быть ближе к Творцу. Звали его старец Ануфрий. А после революции люди в фуражках с красными звёздами усадили седобородого отшельника в телегу и увезли куда-то.

Прозвище, данное Лидой, приклеилось, а затем стало и именем. Так и жил новый Ануфрий, разводя своих пчёл и собирая мёд. Хлеб он пёк сам. К невестам окрестным интереса не имел. Но одинокие бабульки к нему присматривались. Мужчина, вроде, справный, хозяйственный, сурьёзный. Хотя молчаливый больно уж. Слова лишнего не услышишь. Говорит немного и по делу только. Потому не знал никто, как к нему относиться. В магазин — за спичками, батарейками и вообще по мелочи — приезжал раз в месяц, на тарахтящей двухместной «инвалидке». Летом выпивал из бочки у почты кружку пива, заходил в аптеку, в парикмахерскую, потом в свою тарахтелку — и до первого воскресенья следующего месяца.

На почту он никогда не заходил. Да и незачем было: сам Ануфрий писем никому не отправлял, да и ему (в чём могла поклясться любая из трёх почтальонш деревни Уткино) ни одного за пятнадцать лет жизни в этих местах никто не присылал.

Генка попал на пасеку случайно, приехал с дедой купить мёда, и был заворожен видом сотен ульев, тяжёлым жужжанием и плотным запахом. Он выпросил у Ануфрия книгу «Азбука пчеловода» и пытался завести пчелиную семью сам. Приезжал советоваться. Помогал по мелочам, с удовольствием надевая на голову шляпу с защитной сеткой.

И в конце концов Ануфрий, которому понравился этот напористый чёрный пацанёнок, предложил, так сказать, пройти практику. Теперь, четыре года спустя, Генка был равноправным партнёром Ануфрия, имел долю от проданного мёда и знал всё, что знал его учитель.

Совсем недавно Ануфрий позвал Генку и сообщил, что «если вдруг чего», — пасека перейдёт в наследство ему, Геннадию Мишину.

— Если вдруг чего? — переспросил ученик.

— Всякое бывает… — ответил Ануфрий. — А мне уже не пятьдесят и даже не шестьдесят, Генок…

Так Генка узнал, что у него есть наследство. Да ещё и какое.

За время пути на пасеку я успел выкурить шесть сигарет и три раза стукнуться башкой о боковое стекло: дорога такая, будто её специально готовили для мотокросса в классе «эндуро». Ухаб на ухабе. После дождя тут только на Тольчиной «Кадживе» проедешь.

Но дождя не было. Не было с начала мая. Что могло серьёзно повлиять на урожай мёда в этом году. Ибо вся растительность выгорала. Поэтому маленьким полосатым сборщицам приходилось летать дальше обычного: в болотистые сырые низины…

Мы подъехали и почти сразу заметили Генку. Он, одетый в одни красные спортивные трусы, таскал вёдрами воду и поливал небольшой огород, разбитый перед небольшим же бревенчатым домом. В тени ковырялись несколько кур и лежала, высунув язык, здоровенная немецкая овчарка. Она, заметив нас, пару раз гавкнула: мол, Ахтунг, хозяин, смотри, кто это там?

Генка обернулся и направился к нам.

— Чё такое? Медку хапнуть захотелось? — спросил он, улыбаясь и пожимая нам руки.

— Не-е… — ответил я. — Сначала покажь шишки с кулак размером.

— Легко, — сказал он, — полью помидоры и покажу… Квасу хочешь?

Он вручил нам с Тольчей холодную трёхлитровку прямо из погреба, усадил за стол под навесом и продолжил работу. Я выкурил пару сигарет, выпил квасу. Глаза начали потихоньку слипаться — спал я ночью всего-то часа три. Я положил руки на стол, голову пристроил сверху и, слыша жужжание пчёл, уже видел начальные титры сна, когда