Мечтатели Бродвея. Том 1. Ужин с Кэри Грантом - Малика Ферджух

– О нет. Знают. Даже очень хорошо знают.

Она вышла из своего укрытия одетая, но еще босиком. Он повернулся и довольно долго ее рассматривал.

– Идеально. Оставьте волосы так, дедушка такой чудак, терпеть не может пучки. Чулки найдете, гм, наверху. В одном из тех ящиков, кажется.

Хэдли нашла и вернулась за ширму, чтобы их надеть. Это была пара призрачно-тонких шелковых чулок «Kayser» – довоенное качество, гласила надпись на черном пакетике. «Чулки, – говорила Шик, – дело такое, чем их меньше, тем они дороже». Эти стоили бы как минимум четыре доллара за унцию, если бы продавались, как золото, на вес.

Она была готова.

Коридоры. Залы. Новая лестница. И по-прежнему нигде ни души. Даже миссис Бауэр куда-то исчезла.

Наконец они добрались до холла на верхнем этаже, где было довольно темно. У двери стоял столик на колесах из дорогого дерева, где на серебряном подносе теснились пузырьки, баночки, вата, шприцы, порошки и пилюли.

– Одну минутку. Я боюсь, что… придется…

Он сунул руку в карман, достал коробочку из темного бархата и открыл ее.

– …надеть это. Оно так и не пригодилось. Нет-нет, вы не обязаны, – поспешно добавил он.

Хэдли уставилась на кольцо. Ее сердце запрыгало, как обезумевший теннисный мячик.

– Если вам это неприятно, я что-нибудь придумаю. Но с кольцом ведь будет правдоподобнее, верно?

Она молчала, и он встревожился:

– Что-то не так?

Хэдли с трудом сглотнула слюну.

– Но говорят, – произнесла она едва слышно, – что обручальное кольцо может принести несчастье, если ты не невеста…

– По-моему, это говорят о подвенечных платьях, нет? Но в таком случае на всех актрис кино и театра, которые играют невест и новобрачных, должны обрушиться казни египетские.

Хэдли не была суеверна и плевать хотела на дурные приметы. Просто в эту минуту знакомое лицо встало между ней и кольцом.

Она взяла коробочку и, еще немного поколебавшись, медленно надела кольцо на безымянный палец левой руки. Оно оказалось впору. Хэдли разгладила юбку на бедрах. Костюм тоже сидел идеально. Единственным чудом, в которое она теперь верила, были двести долларов, которые обещал ей Джей Джей Тайлер Тейлор.

Миссис Бауэр открыла им с книгой под мышкой – это была «Навеки твоя Эмбер». Незаметно заложив страницу большим пальцем, она впустила их в прихожую с зелеными стенами.

– Мне кажется, он вас ждет.

Она скрылась. Хэдли приблизилась к Джей Джею, их пальцы встретились и инстинктивно переплелись.

Жених и невеста на один вечер бок о бок вошли в спальню.

* * *

В «Наливай покрепче» обнаружилось, что у Орвила Шунмейкера, кассира театра «Адмирал», розовые щеки, почти такие же розовые глаза и верхняя пуговка воротничка, так и норовившая убежать из петли. Плюшевый мишка бодро приступил к третьему мартини и спешил добраться до оливки, не дав льдинкам времени растаять.

Джослин завороженно смотрел на упомянутую пуговку упомянутого воротничка, заключая сам с собой пари, через сколько минут она упадет в мартини. Пейдж и Эчика сдерживали зевоту. Шик сняла под столом туфли и тайком разминала мышцы икр – и раз, и два, и три. Урсула же не сводила глаз с вишенки в своем бокале шерри-бренди с содовой, и на лице ее был написан экстаз фанатки певца на концерте своего кумира.

Одна Манхэттен слушала Орвила, посасывая ломтик лимона. И задавала вопросы, не совсем похожие на вопросы.

– Большой талант этот Ули Стайнер, но производит впечатление неприятного человека, правда?

– Ба, он, конечно, гений, – отозвался Орвил. – Это все на Бродвее говорят. Критики, не кто-нибудь. Гению всё можно простить, не так ли?

В баре было душно. Девушки сидели в пальто – не показываться же в пижамах – и завидовали Джослину, который свое давно снял. Еще пара-тройка девушек здесь, похоже, были в таком же положении; одна даже прятала бигуди под шарфиком от Hermès – разумеется, имитацией.

Джослин впервые попробовал рутбир – корневое пиво, вопреки названию, было вовсе не пивом, а экзотической и соблазнительной содовой на сарсапарилле. Он пил уже второй стакан.

– Поляк? – спросил его Орвил.

– Француз, – ответил Джослин.

– Пари-и, – прошелестела Урсула и послала воздушный поцелуй вишенке в бокале.

– Поляк никогда не пьет рутбир, – вставила Шик. – Он чистит им ботинки.

Джослин блаженствовал в окружении красивых девушек в спрятанных ночных одежках.

Он был Христофором Колумбом и Америго Веспуччи. Чувствовал, что попал в струю, поймал попутное течение и плывет к небывалому, а небывалое это, теперь он был уверен, могло произойти только здесь, в Нью-Йорке.

– Наверно, немало звезд проходят у вас перед глазами, – сказал он.

– Да не сосчитать! Вот хоть вчера знаете кто был? Фредрик Марч. Весь такой чистенький.

– Чистенький? – переспросила Пейдж, приоткрыв закрывшийся было глаз.

– Чистенький. Не то что этот коммунист, как бишь его, он еще убил Веронику Вуд в том вестерне… Запамятовал. Да, и Морис Шевалье, тоже чистенький очень. Для француза. Без обид, слушай, но ведь французы лопают этих, как их, слизняков, правда, Атика?

– Ули Стайнер наверняка тоже очень чистенький, – как бы про себя сказала Манхэттен, надкусив кружок лимона.

Кислота ударила в нос. Она зажала ноздри так сильно, что кожа потом не сразу обрела свой нормальный цвет.

– Не придерешься! – заверил Орвил. – Ботинки так начищены, что хоть смотрись в них, как в зеркало.

– Гм, чему тут радоваться? – буркнула Урсула, обращаясь к вишенке.

– Говорят, что он часто видится с этой артисткой, знаете, такой… экзотической… с этой, гм, Юдорой Как-ее-там, – продолжала Манхэттен, уронив на дно стакана скелетик лимонного кружка. – Что он с ней очень дружен.

– Кто?

– Ули Стайнер. С Юдорой Как-ее-там.

Орвил наклонился к ним – а заодно к двум сантиметрам мартини, еще плескавшимся на донышке его бокала, – с видом шпиона, передающего резиденту микропленку.

– Юдора Флейм, точно. Стриптизерша. Та еще стерва. Сложена что твой «кадиллак», а уж ревнивая! Вот прямо сегодня…

Он повращал розовыми глазами и поднял их к потолку, где кукольные ведьмы качались на подвешенных метлах, строя клиентам гримасы.

– …она сжила со свету младшую костюмершу. Ей-де не нравилось, как эта девушка смотрела на ее гения. Вылетела бедняжка пробкой из театра.

– Очень поздно, а? – подала голос Эчика.

Она помахала Фрэнки за стойкой: счет, пожалуйста.