Моногамия. Книга 1 - Виктория Мальцева

{Florian Bur — No Name}

Спускаясь по широкой лестнице с витражами, я думала о том, насколько же Алекс обеспеченный человек. Мне вдруг стало страшно и совершенно непонятно, что я делаю в этом месте. Особенно смущало то, что я буду говорить его жене, когда она спросит, кто я и что здесь ищу. Издалека доносились ласкающие слух, едва различимые звуки красивой музыки, источник которой определённо находился внизу. Я открыла тихонько дверь и увидела в полумраке огромный холл или зал, зонированный дорогой мебелью, в центре которого был расположен домашний кинотеатр со стереосистемой и просто гигантским экраном в центре.

Вокруг были расставлены экстра-модные кресла, похожие больше на облака, чем на кресла. В одном из них я увидела Алекса, он полулежал с закрытыми глазами, запрокинув назад голову, и слушал, очевидно, музыку. Музыка эта была очень вдохновляющей, похожей на ту, что я слышала дома, в его квартире, но достаточно громкой, так что он не замечал совершенно моих передвижений, да и свет едва проникал в эту комнату.

В сознании скользнула мысль: «Господи, в последний раз я видела его ровно 5 лет назад…».

Медленно и беззвучно, подобно тени, я приблизилась, но не нарушая пресловутого полуметрового барьера личного пространства, куда допускаются только близкие люди. Заметила белую американскую баночку таблеток на полу и стакан с водой рядом. Неприятное зрелище. Она напомнила, зачем я здесь, и впечатления от потрясающего дома моментально поблекли в моём сознании.

Алекс почувствовал, наконец, движение и приоткрыл глаза, увидев меня, похоже, не сразу понял или поверил, что я — это я, или что это вообще живое существо перед ним, потому что застыл на мгновение в оцепенении. Его тёмные глаза открывались всё больше и, наконец, он поднял голову, сразив меня пронзительным взглядом удивления, раздражения и одновременно смущения. Я опустилась на пол, чтобы почувствовать себя хотя бы в относительной безопасности. Он тоже приподнялся, оторвав спину от мягкой спинки облачного кресла, опёрся локтями на колени, сложив руки и всё ещё не веря своим глазам. Нахмурился, сдвинув неповторимые в своей изящности чёрные брови, не зная, что сказать: очевидно, неожиданность моего появления стёрла все слова из его памяти и на русском и на английском…

{Florian Bur — Tears}

Тут я, наконец, разглядела его: он был гораздо худее, чем я помнила его, волосы короче острижены, так коротко он не носил никогда за все два года, что длилась наша связь. На бледном и слегка похудевшем лице глаза казались ещё больше и ещё темнее и… и он был невероятно красив! Божественно красив. Моё тело пронзили тысячи уколов, живот сдавила сладкая истома, я в очередной раз пала сражённой чертовской сексуальностью. Подумала: «Ха, ничто не способно вытравить его неординарную привлекательность, которую сам он так ненавидит». Даже болезнь бессильна перед ним и, силясь изуродовать, делает ещё красивее, ещё желаннее, ещё заманчивее. Потрясающе мужественное тело обтягивала тёмно-синяя, почти чёрная футболка, и на руке в той её части, где расположены бицепсы и трицепсы была сделана большая красивая татуировка в виде браслета с мелкими узорами, полностью покрывающая кожу до локтя. Её раньше не было, но смотрелась она восхитительно, добавляя мужественности и модности и без того потрясающему тонкую женскую душевную организацию обладателю, привлекала внимание к его мускулистым рукам и будоражила воображение желанием заглянуть под футболку, через которую угадывался рельеф его по-настоящему сильного и стройного тела.

— А… как ты… — он не мог закончить фразу.

— Твоя сестра открыла мне и оставила это, — я показала ему карточку.

Алекс провёл по лицу руками раздражённо, как бы пытаясь прийти окончательно в себя и понять, что со мной делать.

— И какова цель визита? Дай угадаю, пришла проверить свой дар убеждения? — Алекс смотрел на меня пронзительно острыми, колючими глазами.

Спустя время, мой голос, но не я, откуда-то изнутри меня изрёк:

— Ты знаешь, зачем я здесь. Я хочу, чтобы ты жил. Хочу, чтобы остановился в той глупости, которую совершаешь, и жил долго и счастливо!

Алекс долго молчал, потом, тихо и очень мягко сказал:

— Каждый человек вправе сам принимать такие решения.

— Нет! Нет у него такого права. Ведь «мы в ответе за тех, кого приручили», помнишь?

Он снова посмотрел на меня уже более мягко, но ничего не ответил. Потом встал и спросил, что я буду пить. Предположил, что мохито, как обычно. Я согласилась, ведь мохито, приготовленный его руками, самый восхитительный мохито в мире. Я никогда не говорила с ним так ласково, даже когда мы только начинали встречаться, но и это, казалось, не трогало его.

— Ну как ты живёшь? — спросил он меня вдруг.

— Живу как все, ни лучше, ни хуже. Просто живу, одним словом.

— Счастливо живёшь?

— Скорее да, чем нет.

— Поздравляю, кстати, с рождением дочери.

— Спасибо, — я оживилась, затронув любимую и знакомую мне тему. — А ты откуда знаешь?

— Я всё знаю, — он ухмыльнулся. — Ты довольна?

— Не представляешь как! Это и есть моё самое главное счастье!

Алекс протянул мне стакан с мохито, и я увидела, что себе он плеснул коньяку или скотча.

— А тебе можно разве? — я показала взглядом на его бокал.

— А с этим таблетки лучше работают, — ухмыльнулся он злорадно.

— Что у тебя болит? — спросила я тихо и очень нежно, чувствуя, что у самой тут же застонет тянущей болью всё тоже самое, что и у него.

— Ничего не болит, забирай свои вещи и уезжай, пожалуйста. Нечего тебе здесь делать.

— Ты знаешь прекрасно, что я не уеду.

— Уедешь, ты не можешь оставаться в моём доме против моей воли.

— Ну, и что же ты сделаешь? Вытащишь меня за волосы, или пинками? Или может, позвонишь в полицию, и они скрутят мне руки и повезут навсегда выдворять из страны? Ещё можешь попытаться утопить меня в своём пустом бассейне. Ну, или в море. Если ничего из этого ты не сделаешь, я останусь тут до тех пор, пока не увижу, что твоей жизни… не угрожает ничего!

Он посмотрел на меня искоса, стоя вполоборота, но почти спиной ко мне, затем отодвинул слегка штору и устремил свой взор в сторону моря. Надолго. Я пересела на софу причудливой формы, и тихо пила свой мохито, не чувствуя вкуса, боясь пошевелиться и нарушить тишину.

Внезапно его голос, резкий и металлический, такой, которого я никогда не слышала, произнёс:

— Я сделаю это, но ты уйдёшь сейчас, закроешь дверь за собой и никогда сюда не вернёшься.

— А я могу верить тебе?

— Слишком много условий. Я хочу быть здесь один, ты мешаешь мне.

— Досаждать тебе не входит в мои планы. Моя цель известна тебе, и для её достижения я пойду на всё. Если нужно, стану невидимкой, ты не услышишь и не увидишь меня, но я должна убедиться, что приехала сюда не зря.