Моногамия. Книга 1 - Виктория Мальцева

Алекс был другим: он стал старше, много старше, не внешне, но внутренне. Эти пять лет изменили его почти до неузнаваемости. Его тело было всё тем же, губы такими же нежными и влекущими, глаза умными и глубокими, но было в нём что-то ещё, что-то неуловимое, но меняющее его так сильно, что обнаружить прежнего Алекса, казалось, было уже практически невозможно. Взгляд его стал теперь совершенно иным: былая боль, боль отчаяния и безысходности, та, которую я столько раз видела в его глазах, будто переродилась теперь в тоскливую мудрость, отрешённость, подавленность и отчуждённость, пропитав при этом всё его существо настолько, что места для радости и счастья не осталось нигде, ни в одном уголке его сложной души. Нежность, по-детски живая игривость, жизнерадостность, целеустремлённость и неиссякаемая жажда познания чего-то нового уступили место строгой, грустной и пассивной взрослости. Это не был больше тот Алекс, которого я когда-то знала, это был совершенно другой, незнакомый мне человек.

Четыре дня пролетели быстро. По их прошествии я стала другой личностью: расставила иначе свои приоритеты, пересмотрела свои ценности.

Пожелав Алексу удачи на операции, я попросила позвонить, как только он выйдет из наркоза — мне было запрещено появляться в госпитале. Долгие и длинные в своей тоскливости ожидания дни скрашивали прогулки по невероятно красивому осеннему Сиэтлу — мне тогда казалось, что стены отеля душат меня. Я лихорадочно ждала звонка, но его не было, позвонила сама. По номеру Алекса ответила Мария, сообщила, что брат вышел из наркоза с трудом, что у него мало сил, что моя миссия выполнена давно, что мне признательны и просят великодушно убираться восвояси.

Но я не убралась: мной владело стойкое ощущение, что я не сделала что-то очень важное, что главное ещё впереди…

Алекс позвонил мне только через два дня, сказал, что всё у него хорошо, и что я могу ехать к своим детям. Я ответила, что поеду, но хочу попрощаться. Помолчав, он согласился.

Спустя ещё три дня я приехала сама в дом на берегу. То, что я увидела, было пугающим: Алекс был ещё худее, чем прежде. Совершенно бледный, он утратил все свои краски и едва передвигался, каждое движение давалось ему с огромным трудом. Не думала, что когда-нибудь увижу его настолько слабым. Самая страшная мысль разъедала мне сердце: было очевидно уже, что операция не помогла ему, что он угасает.

Слезы сами лились из моих глаз, у меня не было власти над ними.

— Теперь ты понимаешь, почему я просил тебя уехать? Тебе больно, и я не могу ничего сделать. И ты… ты навсегда запомнишь меня таким!

— Какая к чёрту разница! — меня уже душили рыдания, а не слёзы.

— Для меня есть разница.

— А каким бы ты хотел остаться в моей памяти?

— Здоровым, сильным, красивым.

— Ты таким и останешься, но не только в моей памяти, ты останешься в этой жизни! Этого не может случиться, просто не может! Я запрещаю тебе! Я не отпускаю тебя! Твоё место здесь! Ты будешь жить!

Но Алекс не слушал меня, ему было тяжело дышать, моментами его душил кашель. Я ненавидела весь мир в тот момент, но мой жизненный опыт и мои знания вызывали в моём мозгу сильнейшие аналитические вихри: его симптомы никак не укладывались в мои скудные познания о лейкозе и его симптоматике. Я попросила его набрать лечащего врача, он отказался. И хотя было уже до неприличия поздно, я выхватила у него телефон и нашла там то, что мне нужно было. Ответил мужской голос, его обладателю было, наверное, около сорока лет, и у меня мелькнула мысль, что врач не самый опытный. Мне было легко понимать его английский, потому что говорил он чётко и правильно, тяжелее было описать состояние Алекса. Доктор нервно ответил, что осматривал непростого пациента при выписке, что Алекс сам настоял на возвращении домой, но, тем не менее, беспокоиться не о чем, нам следует придерживаться назначенного лечения, не паниковать и не беспокоить его без видимой причины.

— Я надеялся, он будет крепче. Для меня самого странно, что он так плохо перенёс операцию. Но, тем не менее, такое состояние нормально для большинства таких пациентов. Лечитесь и завтра приезжайте на перевязку. Сделаем контрольный забор крови, — он положил трубку.

Я нервничала, Алекс пытался шутить по поводу моего английского, но у него плохо получалось, потом он вяло попросил меня уехать, потому что уже поздно, и он хочет спать, но мне было в тот момент наплевать на его желания. Мой умственный потенциал, весь мой багаж знаний был задействован на полную мощность и напряжённо работал: что-то с ним не так, и мне срочно необходимо было выяснить, что именно. Но я не врач, к величайшему сожалению.

Прошло около трёх часов, Алекс спал всё это время, дышать ему было тяжело. Это дыхание тревожило меня больше всего, я нервничала, и вдруг, мне пришло в голову, лечь рядом с ним. Обняв его, сразу же почувствовала, что он горячее, чем должен быть. Стала будить — мне нужен был термометр, чтобы измерить ему температуру. Алекс с трудом, очень большим трудом пытался сообразить, чего я хочу от него: я поняла, что его сознание отключается. Кинулась сама шарить по всем бесчисленным шкафам, полным всякой всячины, но в этом доме не было таких простых и самых важных вещей! Вернулась к нему и прижалась: Алекс стал ещё горячее, мне уже не нужен был термометр, я мать, и я знаю, что у него около 39-ти или выше по шкале Цельсия. Я смотрю американское кино, и потому мне известно, как вызвать помощь. Слышу свой голос будто со стороны, звоню, называю адрес, перечисляю симптомы, говорю им, что Алекс задыхается. Кладу трубку и слышу кашель, всё сильнее и сильнее. У моего сына астма и этот кашель мне знаком до боли. Но в этом шикарном доме нет лекарств, таких, какие есть у меня дома. Если б я только была дома! Тащу Алекса на террасу, он пытается сопротивляться, я объясняю, что ему будет там легче дышать до приезда машины emergency. Он ругает меня за то, что вызвала врачей, наотрез отказывается куда-либо ехать и снова приступообразно кашляет. Успокаиваю его, глажу по голове, ведь я знаю: скоро будет удушье, это вопрос времени. Сейчас всё дело во времени. Главное чтобы нам хватило его до приезда врачей.

И они приехали. Приехали вовремя: к тому моменту Алекс уже был почти без сознания. Я не врач, но знаю, что у него пневмония и отёк лёгких. Знаю, потому что я мать. Не все врачи уроды, есть те, кто спасает, но есть и те, кто гробит самых дорогих и близких нам людей из-за своей некомпетентности, невнимательности, безответственности. Я никогда не доверяю докторам полностью, все назначения детям всегда перепроверяю и консультируюсь у нескольких специалистов.

В машине emergency у Алекса случается приступ удушья, врачи профессионалы, они пытаются спасти его, я знаю, что сейчас его жизнь в их руках, я верю им, хочу верить. Я смотрю на их работу и молюсь, молюсь, молюсь.

Алекс в искусственной коме. Он лежит в кислородной маске, весь в медицинских трубках, он далеко, но его сердце всё ещё бьётся. Из его лёгких аппарат откачал больше литра жидкости, его руки исколоты.